Роберт Маккаммон - Пятерка

Терри заколебался, не очень понимая, как себя вести. Он любил, когда мир, когда все друг с другом ладят. Любил, чтобы его любили. Он знал, что если его считают спокойным и сдержанным, то лишь потому, что он девять раз из десяти уходил от конфронтации. Один из самых трудных в жизни поступков был сказать им, что он уходит из группы. Сколько дней и недель ушло, чтобы заставить себя выдавить эти слова? И ушло бы еще столько же, если бы Джордж не высказался первым. Одна из вещей, которых он по-настоящему боялся, и еще с тех пор, как играл в «Venomaires», — засветиться на радаре гнева у Джона Чарльза, стать целью этого гнева, взрывам которого он не раз бывал свидетелем. Между Джоном и Кевином Килером не раз вспыхивали молнии — до того, как у Кевина случился нервный срыв на сцене в Атланте. Но сейчас Терри, считавший Майка одним из лучших басистов среди всех, кого приходилось слышать, и своим настоящим другом, которого он будет оплакивать по-своему — наедине со своими клавишами, — решил, что Джон здесь, в «Сабвее», взрыва не устроит. В этом нет смысла — что сделано, то сделано, и даже сам Джон Чарльз не может вернуть время назад, до той секунды, когда какой-то мальчишка с винтовкой пустил две свои дурацкие пули.

— Когда мы вернемся, — ответил Терри, — я возьму машину и поеду в Альбукерк. Навестить Эрика Геросимини. А потом я вернусь домой и возьму у отца ссуду. Чтобы начать свое дело.

Кочевник допил колу. Что он мог на это сказать? План как план. А Берк, наверное, захочет поехать в Сан-Диего, открыть коробки, которые отчим ей оставил. Тоже план. У Малыша-Гения свой план, у паразита этакого. Кочевник перехватил взгляд Ариэль — она сидела с Джорджем за соседним столом.

— Я с тобой, — сказала она.

Что-то в этом — а что, непонятно, — чуть не заставило его прослезиться.

Когда они вернулись в мотель, сумерки уже сгустились настолько, что желтая неоновая вывеска сияла в полную мощь. Она была из породы уже вымирающих вывесок — честный анимированный рисунок улыбающегося ковбоя, крутящего лассо, а в следующем кадре (или картинке, или как это называется для анимированных вывесок) оно превращалось в логотип, оборачивающийся вокруг его сапог. Ариэль сказала, что вывеска эта должна быть в книге фотографий вывесок мотелей, а Терри ответил, что наверняка есть, надо менеджера спросить. В стеклянных квадратах над дверями горели желтые лампочки. «The Five» случалось останавливаться в разных дырах, в куче грязных маленьких мотелей, где на рассвете растрепанные женщины и сонные мужчины разбегались по своим автомобилям, но этот мотель как раз был приличным. Кочевник не мог не подумать, что сказал бы Майк про этого вертящего лассо укротителя коров. «На свой любимый предмет старается лассо накинуть, брат».

Один номер заняли Ариэль и Берк. В другом бросили монету, кого исключить первым, а второй бросок монеты между Кочевником и Джорджем выдал Джорджу небольшую раскладушку. Но через несколько минут дверь между номерами открылась, и Ариэль с Берк пришли смотреть телевизор. Берк сняла очки. Выглядела она ужасно, глаза распухли, но она отпустила замечание насчет того, что Джордж будет спать в детской кроватке, и стало понятно, что она приходит в себя.

Полчаса они так просидели, растянувшись на стульях и кроватях и глядя в телевизор, как обычная путешествующая семья, а потом в дверь постучали. Не в их дверь, как показалось, — в дверь номера, где жили Берк и Ариэль. Этот номер был ближе к офису мотеля. Ариэль встала, отодвинула коричневые шторы и выглянула через жалюзи в окно.

— Какой-то человек… это сегодняшний. Тот патрульный.

Джордж открыл дверь номера:

— Здравствуйте. Чем могу служить?

У патрульного уже не было такого официального вида — или такого грозного. Он был одет в темно-коричневые брюки со свежеотутюженными стрелками. В брюки аккуратно заправлена белая тенниска с логотипом «флаг-и-орел» сети магазинов «Пенниз». Джордж узнал эмблему, потому что у него тоже такие тенниски были. Костюм дополняли коричневый кожаный пояс и коричневые ботинки на шнурках. Расчесанные волосы блестели, как свежая смола. Никогда ни одна бритва, даже эти чертовы штуки с четырьмя лезвиями, не проходила в такой близости к человеческому подбородку. Выглядел он как нервничающий старшеклассник, хотя, на взгляд Джорджа, ему было лет двадцать пять.

— Э-гм, — начал полицейский, что не предвещало хорошего. — А… а девушка эта здесь? Ну, которая с черными волосами?