Йонас Бонниер - День гнева [litres]

– Ты забыл, кто я.

– Нет, – возразил на этот раз Синдре. – Но на Земле нет женщины чище, чем Фирца, значит, что бы ни делала Фирца, она непорочна.

Эва не отвечала, просто вышла из ванны.

– Я свое сделала, – сказала она, стараясь сохранять невозмутимость. – Ты больше не боишься пользоваться этой ванной.

– Ты поедешь в этой обуви?

Петер посмотрел на свои черные спортивные туфли:

– Мне переобуться?

Она кивнула:

– Я подожду тебя снаружи.

Эва пошла к машине, оставив Петера подыскивать обувь поприличней. Иногда ей казалось, что он нарочно одевается так смешно, чтобы позлить ее. Петер ведь был моложе нее, Эва прекрасно помнила себя в его двадцать четыре года. Уж как она тогда бунтовала… Старших считала ренегатами, застрявшими в историческом прошлом. Приходской жизни это касалось не в последнюю очередь, и Эва то и дело нарывалась на конфликты.

Думает ли Петер так же, как она тогда? Неужели и ее считает ренегаткой?

Вообще, что касалось Петера, здесь Эва ни в чем не была уверена. Его влечение к ней так же трудно было истолковать. Две души узнали и полюбили друг друга гораздо раньше, чем разум понял, что произошло. Со стороны Петера это был классический вариант с первого взгляда. При этом он был так молод, что Эва долго стыдилась своих чувств и не желала их признавать. Она довольно быстро разглядела, что он не такой ребенок, каким кажется. В свое первое лето в Кнутбю Эва отправилась на пляж вместе с семейством Скуг, и вид его обнаженного тела не давал ей потом покоя несколько недель.

Петер был совершенен. Эва уже тогда поняла, чем обернется для нее этот брак. Вечной борьбой, причем из-за разницы не столько в возрасте, сколько в силе. Нет, в том, что касается силы духа, бесспорный перевес был, конечно, на ее стороне. Но когда, ради сохранения мира в семье, Эва становилась на один уровень с Петером, обман был очевиден, прежде всего ему. В результате Петер стал раздражительным и болезненно воспринимал малейшую критику в свой адрес. Когда Эва прилюдно хвалила мужа, всячески превознося его заслуги, Петер понимал это с точностью до наоборот. Как будто она брала на себя смелость судить его и пыталась отвести глаза от его недостатков путем очевидного преувеличения достоинств.

Возможно, мнительность Петера во многом объяснялась их близостью к родительскому дому. Ведь от крыльца Улле и Анн-Бритт Скугов дом Эвы и Петера отделяло меньше десяти метров. Осознавая щекотливость ситуации, родители Петера старались держать дистанцию даже после появления внуков. Эва плотно задергивала гардины в детской и советовала Анн-Бритт делать то же самое.

В общем и целом все было в порядке, и Эва мирилась с близостью стариков гораздо легче, чем Петер. Не говоря о том, что Улле с самого начала оставался ее первым защитником и опорой в глазах соседей. Не будь его, Эве ни за что бы не удалось занять столь видного места в общине. Свекор часто шутил по поводу разницы между ними, называя себя неприметной сельской букашкой, а ее – столичной звездой. Но на самом деле любил невестку не меньше, чем она его. «Если бы я не выбрала сына, обязательно вышла бы за папу», – в свою очередь шутила Эва.

Петер открыл дверцу автомобиля и сел за руль. На этот раз в обуви, более подходящей случаю.

Кристину Форсман похоронили за два дня до Нового года. И двух недель не прошло с того дня, как Синдре обнаружил ее тело в ванной. Некоторым поспешность казалась подозрительной, как будто Синдре не терпелось с глаз долой закопать жену в землю.

Защищая своего пастора перед общиной, Эва повторяла, что все делается в интересах детей. Каково им начинать новое тысячелетие с похорон матери? Аргумент с ходу отбивал все возможные возражения.

Так или иначе, около одиннадцати часов пополудни машина Скугов припарковалась возле церкви. Публика уже заняла скамьи. Эва и Петер, оба в черном, рука об руку пересекали парковку.

Прямо у дверей Эва наткнулась на незнакомую пожилую пару, в которой предположила родителей Кристины. Она слышала о Юнасе и Юханне Юнсон, чаще всего от Синдре, ни разу не помянувшего добрым словом родителей жены. Петер сообщил, что Юнсоны остановились в отеле, хотя Синдре и приглашал их к себе. Сам по себе этот факт говорил о многом, и Эва настроилась на недоброжелательность и подозрительность.

Но горе меняет людей по-разному. Юнсоны выглядели смирившимися или просто усталыми. Со слезами на глазах они поблагодарили Скугов за сочувствие и молитвы. Юханна сказала, что ее дочь нашла в Эве хорошую поддержку и много рассказывала о ней. Эва кивнула, не в силах выжать из себя ответную любезность, и оглянулась на мужа, который не выказывал ни смущения, ни удивления. Тогда и Эва успокоилась, решив ограничиться формальной вежливостью, и печально улыбнулась.