Йонас Бонниер - День гнева [litres]

Церемония получилась красивой, с музыкой и песнями. Андерс Вестман играл на скрипке вермландские мелодии в знак особого уважения к покойной. Дети, которых в церкви набралось много, вели себя образцово. Даже Эльса, младшая дочь Синдре и Кристины, была молчалива. Восьмилетняя Ирис, невозмутимая как скала, сидела рядом с отцом. Антон изо всех сил старался подражать старшей сестре, и в том, что это у него не особенно получилось, был виноват только Синдре.

Потому что Синдре Форсману, вдовцу Кристины Форсман, пастору Филадельфийской общины Кнутбю и отцу семейства, оказалось не по силам достойно выдержать этот день. Все видели, как его сгорбленная спина сотрясалась от рыданий. А когда Пер Флудквист, который вел церемонию, заговорил об улыбке Кристины, ее энергии и о том, что дети Кнутбю на всю жизнь сохранят о ней самые теплые воспоминания, Синдре заголосил так, что было слышно на задних скамьях.

Эва изо всех сил сжала руку мужа, но не от горя или отчаяния.

– Знаешь, сколько дней потребуется, чтобы в моих пальцах восстановилось нормальное кровообращение? – спросил ее потом Петер.

Когда после панихиды гости вышли в теплую зиму – ночью с неба летели редкие снежные хлопья, но и те растаяли с наступлением рассвета, – Эва догнала Синдре на полпути к приходскому дому. Пастор разговаривал со своей сестрой Лизой. Они мало общались, за год их видели вместе от силы пару раз. Синдре считал такие отношения идеальными, как заведомо исключавшие любые конфликты.

Не имея времени на формальную вежливость, Эва похлопала пастора по плечу.

– Простите, – обратилась она к Лизе. – Синдре, можно тебя на минутку?

Синдре бросил на сестру вопросительный взгляд, словно хотел дождаться ее разрешения, и Эву это разозлило еще больше.

Лиза кивнула и присоединилась к другим гостям, направлявшимся в приходской дом, к поминальному кофе и сладостям.

– Так не годится, – строго заметила Эва, когда Лиза отдалилась достаточно.

– Это мое горе, и ты…

– Здесь не о чем спорить, – оборвала она. – Ты должен вести за собой общину. Ты – пастор, образец для подражания. А не жалкий бедолага, который сотрясается от рыданий на церковной скамье.

– Сожалею, если мои слезы расстроили тебя, – жестко ответил Синдре.

– Твоя ирония неуместна. Кристина ушла к Господу, это не повод для скорби. Тебе это известно лучше, чем кому-либо другому.

Эва сама не смогла бы объяснить, почему его слезы по жене так ее раздражали. Кристина Форсман была домохозяйкой из Вермланда, совершенно недостойной руки такого человека, как Синдре. Положа руку на сердце, он первый согласился бы с этим.

– Похороны придуманы для того, чтобы дать нам возможность проститься с теми, кого мы любили и кто был нам близок, – спокойно разъяснил он. – Причина скорби не в том, что ушедший возвращается к Господу. Мы оплакиваем свою потерю.

Это Эва отыскала Синдре и пригласила на место пастора в Кнутбю, хотя он и не имел опыта. Это она и Петер купили Гренста-горд для Форсманов. И Эва же пару месяцев назад обратилась к Лукасу Альме с просьбой дать Синдре шанс в качестве продавца-консультанта на предприятии Лукаса «Веббюн».

И это Синдре утешал плоть Фирцы в ожидании ее небесного жениха.

Так допустимо ли, чтобы такой человек сидел и плакал как ребенок?

– Да, ты за словом в карман не лезешь, – едко улыбнулась она. – Но я говорю о деле. О том, что видели все. О человеке, который желал Кристине скорейшего возвращения домой.

– Ты не можешь обо мне так говорить, – перебил ее Синдре. – Во всяком случае, не сегодня.

Его глаза загорелись, забегали, и Эва поняла, что зашла слишком далеко.

– Никто не оспаривает твоего права на скорбь и слезы, – спокойно возразила она. – Ты ведь должен показать детям, что любил их мать. Но не забывай и радоваться за свою жену, которая раньше всех нас удостоилась возвращения. Объясни детям и всей своей пастве, что все мы совсем скоро последуем за ней. И это будет счастливый день, потому что обеты исполнятся и воссоединятся те, кто были разлучены.

Эва замолчала. Некоторое время они с Синдре просто стояли и смотрели друг на друга. Они никогда не ощущали себя соперниками и не мерились силами.

Синдре почти не дышал. Снял очки, протер их платком.

– Вместе мы встретим это будущее с надеждой и верой, – сказал он, снова надевая очки. – Я прошу прощенья за то, что не имел силы достойно держаться сегодня.

Эва погладила его по щеке.

– Не надо извиняться за собственные чувства, – успокоила его она.