Людмила Рублевская - Дети Гомункулуса

— Кхы-кхы... Конечно, обидно. Раз — и ушла энергия неиз­вестно куда.

— Почему в ней столько лишнего?

— Она тоже занимается пустым — комбинирует световые рефлексы разной интенсивности, то есть рисует.

— Зачем?

— А зачем они все живут? Для того, чтобы накапливать для нас энергию. Хороший экземпляр. Светленький.

— Настает наш час.

— В этом году не час, а всего сорок семь минут десять секунд.

Внезапно разговоры умолкли. Присутствующие расступились, и в зал вошел товарищ Римант. Все вскинули руки в приветствии. Директор равнодушно глянул в мою сторону. Я почувствовала, что меня пригибают к каменному ложу. Эх, где мои остренькие ногти!

Жабьелицые спокойно делали свое дело. Эластичные жгуты плотно прижали к камню мои запястья и щиколотки. Такой же жгут перебросили через горло, так что я не могла приподнять головы.

Биргита Эдуардовна объявила:

— Черная Лилит в апогее!

Собрание отозвалось радостным криком. Снова прозвучал го­лос директора, наверное, пожалел всем приятного аппетита. Ложе обступили со всех сторон, и те, кто стоял ближе, положили на меня ладони — холодные и влажные. Я зажмурилась. Что ж, больше меня, наверное, никогда не взволнует портрет Джоконды. В картинах любимого Мартином Чюрлениса я увижу только бес­смысленную “комбинацию светотеней”. Музыка Моцарта и Бетховена покажется мне бесполезными “комбинациями вибраций воздуха”, а книги Короткевича — абсурдными и излишне сентиментальными. Я никогда не осуществлю того, о чем мечтала, не будет картин, которые виделись в мечтах. Я исчезну... Я исче­заю... Боже милосердный, пожалей мою грешную душу... Откуда-то в памяти всплыли слова молитвы — наверно, слышанной от бабушки... Я молилась первый раз в жизни — и в первый раз поняла великий смысл этого таинства. Мне казалось, что каждое слово молитвы взлетает вверх, как светящийся шар, наполненный отчаянной надеждой, и, взлетая, он тянет меня за собой из безд­ны...

Слезы катились из-под век. И теперь не только жалость к себе овладела мною — невольно злость и гнев на окружающих меня существ тоже сменились жалостью: когда-то они были такими, какой была я!

Вдруг тишину нарушили удивленно-злой шепот и возгласы разочарования. Существа расступились, я открыла глаза и сквозь радужную призму слез снова увидела над собой серый потолок.

— Он же обещал!

— Почему ее не подготовили? Они должны были приглашать на подготовленного человека!

— Как тут подключаться — повсюду соскальзываешь. Это из­девательство!

Я не могла приподняться и посмотреть на них. Но узнавала не­которых по голосам.

— Я поручил вам подготовить ее. Почему не сделали? — это говорил директор.

— Она была почти готова! — это обиженная Биргита Эдуар­довна. — Вы же знаете, мы не могли ждать! Запасной экземпляр вконец испортился, проклятая библиотекарша оказалась инфарктницей. А брать кого-то более нормального — у него и запас энергии нормальный, даже на одного не хватит. Брать нескольких нет смысла — все равно открывается только один канал!

Собрание злобно заквакало.

— Что же нам теперь делать? — незнакомый издевательский голос. — Мы съехались со всего города, мы не можем ждать.

— Не можем! Не можем! — заголосили вокруг.

— Ти-хо, ти-хо, мы что-нибудь придумаем. В конце концов, и такой случай у нас уже был, — успокоил всех директор.

Меня отвязали от холодного гранита.

Я села. Присутствующие возбужденно ходили по залу, по­сматривая на меня. Женщины и мужчины, старые и молодые, одетые модно и не очень — их просто распирало от неутоленного желания. Некоторые протягивали в мою сторону руки и со сто­ном-кваканьем опускали их, словно вокруг меня была невидимая стена.

Двери в конце зала открывались и закрывались, существа вы­ходили и входили, что-то очевидно готовилось. Товарищ Римант, надутый и важный, стоял поодаль в окружении нескольких под­чиненных. Время от времени к нему, переваливаясь, как утка, подходила за распоряжениями секретарша.

Но вот хождения прекратились, голоса умолкли. Меня заста­вили встать и повернуться лицом к двери. И в эту дверь вошел... Мартин.

Сердце мое низринулось, как писали старые романисты, в бездну отчаянья. Я надеялась, что где-то там, на свободе, Мартин хлопочет обо мне. И вот он тут... Но уже не в прежнем черном одеянии, а в пуловере и с галстуком.

Будущий священник... Ударят по правой щеке — подставь ле­вую? Или там в другой очередности? Теперь Мартину, наверное, пришлось проверить эту заповедь на себе, потому что правая ще­ка у него подозрительно покраснела, а на шее ясно виднелись ка­кие-то полосы-царапины. Но по его задиристому виду и насторо­женным взглядам двух здоровущих существ, что идут за ним, не слишком похоже, чтобы он не попробовал дать сдачи.