Стейнар Браги - Ката

– Мне приходится постоянно напоминать самой себе, отчего она погибла. А иначе недолго и привыкнуть… Того, что случилось, я изменить не могу. Но забвение – такое большое искушение, прямо как жажду утолить. И оно сильнее, чем все разговоры о справедливости. Не сдаться, не простить, не извлечь урок – просто забыть…

– Ты можешь сделать так, чтобы такое повторилось.

– Это причина, по которой ты хочешь продолжать дальше?

– Конечно. Таких выродков надо наказывать.

Ката призадумалась.

– Мне нужно узнать больше… Я убедила себя, что видела это у него на лице – там, в бассейне: как будто на нем лежит печать вины. Понимаешь, он у меня никак не вяжется с Валой. Они и моя дочь – из разных миров.

– Ты же знаешь, что произошло.

Ката помотала головой.

– Нет, не знаю… Не уверена.

– Ну хорошо… Давай принимать меры пошагово. Как на собраниях, куда я хожу. – Соулей улыбнулась.

– У меня от отпуска осталась всего неделя, – сказала Ката. – Я могла бы взять и больше, но не знала, что мне делать.

– А сейчас знаешь.

– Правда?

Соулей кивнула.

– Поедем в горы Блауфетль и наберем килограмм грибов. А потом двинем в «Смауралинд» и купим «Плейстейшн», и дело в шляпе. Сейчас как раз подходящее время.

– Для чего? – спросила Ката, моргая.

– Для грибов… Да ладно, шучу я. Тебе надо бы научиться расслабляться.

Ката погрузилась в свои мысли, но подняла глаза, когда Соулей присела на пол рядом с ней, взяла ее за коленку и сжала.

– Я делаю это не только ради тебя, – сказала она. – Ты меня ни к чему не принуждаешь. Я этих мужиков знаю и знаю девчонок, которые служили им подстилками, с тех самых пор, как у них на лобке первые волоски появились – понимаешь, всего один светленький волосочек, первые месячные… И всё, эти уже тут как тут: на запах прибегают. Это не мужчины, а твари, понимаешь? И не жалей их. В них нет ничего хорошего. – Ката открыла рот, чтобы что-то сказать, но Соулей шикнула на нее. – Я видела, как они измывались над девчонками: срывали с них трусы, фотографировали письку и собирались отправить это фото их маме с папой, а знаешь для чего? – чтобы эти девчонки им отсосали . А еще они их на кокаин подсаживали в какие-нибудь длинные выходные, стоило им только выехать разок на фестиваль на День работника торговли [35] Выходной день работников торговли (Verslunarmannahelgi) отмечается в Исландии в начале августа. В этот день по всей стране проводятся музыкальные фестивали на открытом воздухе (самый масштабный и известный из них – на острове Хеймаэй), на которых публика живет в палатках. – да и жизнь у них отнимали, если те их не слушались или угрожали им полицией…

– Соулей, родная, хватит.

– Нет, ты прикинь! Я видела, как они поднимают девчонок за волосы и волокут в сортир, чтобы там насиловать, а сами даже не задумываются, что это изнасилование. Я видела, как Гардар, этот козел, которого совесть заела , держал своими жилистыми ручищами голову малолетней девчонки, она плакала, а он ее в лицо трахал, она брыкалась, а он в нее сперму свою сливал, а потом еще стоял и ржал, пока она лежала на полу и ее тошнило. Я видела, как Болик прыснул в лицо новокаином пятнадцатилетней девчонке – пятнадцатилетней ! – заморозкой ей прямо в рожу прыснул, чтобы получилась «настоящая маска», просто потому, что решил приколоться ! А поскольку он это сказал, поскольку сам был таким уморительным, то девчонке тоже показалось, что это прикольно! Вот такой это жестокий мир, о котором тебе и подумать-то страшно. Но ты знаешь, что он есть. Они вот такие. И так и будут продолжать в том же духе, если их никто не остановит.

Соулей встала с пола, снова села за стол и зажгла сигарету.

– Знаю, что это нелегко, – продолжала она. – Но поверь мне вот в чем: они заслуживают всего, что ты хочешь с ними сделать. Я их знаю. И все мои подруги знают. И мы позволяли им бить нас, насиловать, унижать, пока им не надоедало. Я тебе говорю: они – твари! И везде за ними тянется след боли и унижения. И это нас объединяет.

Соулей выдохнула дым, задумчиво поглядела на потолок, а затем перегнулась через стол и сказала:

– Я скажу, что тебе делать.

Гардар жил в районе Бустадакверви, в большом доме, облицованном ракушечником. Его квартира находилась на цокольном этаже; торцевая стена была обращена к запущенному саду, а передняя – к полупустынному перекрестку. Около дверей квартиры располагалось большое окно, а над ним виднелись прямоугольные очертания, очевидно, от вывески маленького магазинчика или парикмахерской, которая была здесь раньше. Этажом выше на окнах висели занавески, вязанные крючком, на подоконниках просматривались полузасохшие растения и статуэтки ангелочков. Когда стемнело, свет на этом этаже не зажегся.