Элис Лаплант - Расколотый разум

– Мой дом?

– Мне так жаль.

– Но как же мои вещи. Мои книги. Мои произведения искусства. Записи моих операций.

– Мам, мы все убрали несколько месяцев назад. Ты сама собирала вещи. Ты решала, что возьмешь с собой, а что – оставишь.

– А что будет, когда мне понадобится вернуться домой?

– Теперь это твой дом.

– Это комната! – Я в бешенстве.

Я обвожу рукой четыре стены. Показываю на ванную из нержавейки; в ней нет ванны, только душ. И окна, решетки на которых перекрывают вид.

– Да, но посмотри. Все твои вещи тут. Твоя статуя святой Риты. Твой Ренуар. Твой Кальдер. И твое самое большое сокровище – икона Богородицы Троеручицы.

– Были и другие. Много чего еще. Где они?

– Хранятся в безопасном месте.

– Моя мебель?

– Я взяла себе маленький дубовый секретер, Марк – софу и кресло-качалку работы Стикли. Остальное продано.

Я покачнулась, встала с кровати. Ладони сжались.

– Мне нелегко с этим смириться, – говорю я.

– Да, мам, прости. Я не собиралась тебе говорить.

– Зачем же тогда сказала?

– Потому что я так не могла. Потому что ты забудешь. Потому что больше некому сказать.

Как трогательно! Я стягиваю через голову ночную сорочку. Сижу в одном исподнем. Мне все равно.

– Мам, пожалуйста, не делай этого. Оденься. – Она идет к моему комоду, вытаскивает мою одежду, протягивает бюстгальтер, темно-синюю футболку, джинсы.

– Чего не делать? – Я бросаю одежду, подношу ладони к лицу, пытаясь унять нарастающий гнев. Нет. Не на мою девочку. Держись.

– Пожалуйста, не плачь. Мы говорили об этом множество раз. Ты знала, что мы должны это сделать. Время пришло. Пожалуйста. Я не переношу твоих слез. Смотри, я тоже плачу. Она поднимает мои вещи, кладет их мне на колени. Вот. Пожалуйста. Оденься. Пожалуйста, не плачь.

Я убираю руки от лица, показываю сухие глаза. Я не плачу. От такого не плачут. Приходят в бешенство. Действуют.

Фиона запускает пальцы в волосы, трет глаза.

– Я не понимаю тебя, мама. Тебя нельзя сломить. Ничто не смогло. Ни папина смерть, ни даже бабушкина.

– Это неправда.

– Что именно? Про папу или про бабушку?

– То, что было у нас с твоим отцом, – наше личное дело. Я горевала по-своему.

– А бабушка? Мне было всего девять, но я помню, как ты вернулась из Филадельфии. Это было как раз перед ужином. Я делала домашнее задание за обеденным столом.

– Знаешь, а я начинаю это вспоминать.

– Да. Ты вошла, переоделась, села и съела огромную порцию жареной курицы с картофельным пюре. Это все приготовила Аманда, они с Питером пришли к нам. Папа опять был где-то в разъездах. У Марка была тренировка по футболу. Мы говорили о каких-то пустяках. О твоих последних операциях. Учениках Аманды. Моих оценках по математике. И о том, что твоя мать только что умерла.

– Я ничего не могла с этим поделать.

– Но это была твоя мать. Твоя мать! Разве никто не должен был скорбеть?

– Конечно, только если он не равнодушный монстр.

– Но ты не скорбела.

– Не знаю, я просто не знаю.

Мой голос становится громче. Женщина в лавандовой униформе, с табличкой с именем на рубашке, проходит мимо моей комнаты, заглядывает в открытую дверь, видит Фиону, медлит, идет дальше.

– Я была там, мама. Только если ты не пережила все во время двухчасового перелета из Филадельфии в чикагский аэропорт О’Хара.

– Вот только мать я потеряла не в тот день.

Я начинаю одеваться. Приходится сосредоточиться. Это брюки. Сначала одна нога, потом другая. Это майка. Три дырки, самая большая – для головы. Надеваю ее на шею. Вот так.

– Днем раньше.

– Нет. Я потеряла мать за много лет до того.

Я нахожу обувь. Без шнуровки. Встаю, все еще держась за кровать. Касаюсь пола, он устойчивый, встаю. Полностью одетая.

– Где мой чемоданчик? Позови сестру.

– Вот, причешись. – Она протягивает мне расческу. – Ты имеешь в виду?..

– Моей матери уже давно не было к моменту ее смерти. Ее мозг прогнил насквозь. Она провела последние восемь лет жизни среди незнакомцев.

Я обхожу кровать, ищу, но не нахожу.

– О! Да, я поняла. Теперь я знаю, о чем ты говоришь. Теперь я знаю.

– Нет, я так не думаю. Не думаю, что ты могла бы. Пока ты на себе это не ощутишь.

На ее лице появляется подобие улыбки.

– А как ты это ощущаешь, мам?

– Будто бы термиты пожирают мои эмоции. Сначала вгрызаются по краям, а потом все глубже, уничтожая все больше. Отнимая у меня возможность попрощаться. Думаешь, завтра или на следующей неделе. Думаешь, что у тебя все еще есть время. Но термиты неустанно делают свою работу, и, прежде чем ты успеваешь это понять, ты уже не можешь искренне переживать потерю. Многие в этот момент начинают притворяться. Но не я. Брось, не будем говорить о похоронах. Брось, не из-за чего лить слезы.