Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

На самом деле Гесслица не очень-то волновала уголовная карьера знатного барыги, которого по документам звали Кнопф. Он помнил: 32-й год, август, вечер, из Тиргартена с прогулки возвращается пожилая пара. Он заботливо поддерживает ее под локоть, она озабоченно следит, чтобы он не спешил: ведь у него больное сердце. Выйдя на Бееренштрассе, старики оказываются в толпе демонстрантов с красными повязками на рукавах, на которых изображен сжатый кулак. Им надо пройти по улице прямо, чтобы свернуть в свой переулок; какое-то время они двигаются вместе с колонной. Люди, преимущественно молодежь, поют песни и смеются, и старикам не в тягость шагать рядом. По мере приближения к нужному повороту они перемещаются к краю тротуара, как вдруг прямо из их переулка вылетают организованные группы штурмовиков СА и без каких-либо прелюдий набрасываются на манифестантов. В руках у них кастеты, дубинки, ножи. Испуганные старики жмутся к стене дома, стараясь отделить себя от толпы, но на них обращают внимание возбужденные люди в коричневой униформе…

Когда в составе опергруппы берлинской полиции Гесслиц прибыл на место побоища, ему сразу же сообщили, что, судя по документам, в числе пострадавших оказались его родители. Он нашел их на тротуаре. Отец был мертв, а мать еще дышала и даже время от времени приходила в сознание. Она умерла в клинике «Шарите» через два дня в его присутствии. Дело завели, но очень быстро замяли: только что прошли выборы в бундестаг, на которых партия Адольфа Гитлера заняла первое место, а запрет канцлера Брюнинга на деятельность СА и СС был отменен.

Гесслиц вычислил троих нападавших на своих стариков. Через пять лет один был убит ударом шила на выходе из пивной. Второй, по версии следствия, без очевидных причин повесился в камере полицейского участка в Кройцберге. Кнопф был последним, и его удалось взять только сейчас.

— Ну что такое вы нашли, господа? — устало вопрошал Кнопф, положив ногу на ногу. — Это же русские картины, трофейные. Чего они стоят? Недочеловеки рисуют погоду — подумаешь. Если бы Рафаэль, Кранах, Гойя. А так, какой-то Шишкин, какой-то Ге. Украшение для сельских амбаров. Я бы еще поглядел — не евреи ли? А то — сразу в печь! Мне их солдаты какие-то на толкучке всучили. Купи за десять марок, а то нам девать эту, с позволения сказать, живопись некуда. Я и купил, чтоб помочь парням. А эти ваши железки — так их мне попросту навязали.

Думаете, я не понял, что это ваш человек? Понял, конечно. Но взял. Потому что в другом месте вашему парню башку бы вырвали. У него же на лбу горящими буквами выбито — крипо.

— Прикрой фонтан, Кнопф, — оборвал его Гесслиц. — Ты попал не куда-нибудь, а в отдел VБ1 управления криминальной полиции РСХА. Слыхал про такой? Нет? Преступления, караемые смертной казнью. Тебе, Граф, не шконка светит, а петля на заднем дворе Плётцензее. Так что веди себя соответственно и не хорохорься.

— Его послушать, так мы ему спасибо сказать должны, — осклабился криминальинспектор, стоявший за спиной Гесслица.

— Ты нам тут лекции по искусствоведению читаешь, а о том не подумал, что картины эти вытащили из дома бригадефюрера СС, пока он воевал на Кавказе. И вытащили не дуриком, а по твоей прямой наводке. Я тебя давно веду, Кнопф, много лет, я тебя знаю.

Лицо Кнопфа заметно побледнело.

Во время допроса Гесслица позвали к телефону. Звонили от Небе. Начальник пригласил Гесслица на «аудиенцию». Употребление этого слова означало, что беседа должна пройти вне стен управления, вероятнее всего на соседней Эрепштрассе, в квартире, которую Небе держал для встреч со своей любовницей. С какого-то времени шефа крипо стали одолевать навязчивые опасения, что за ним могут следить, и не только из ведомства Мюллера, поэтому особенно деликатные разговоры он предпочитал проводить в местах, недоступных для прослушки.

Прежде чем уйти, Гесслиц вернулся в комнату допросов и попросил криминальинспектора на минуту оставить его наедине с Кнопфом. Инспектор взял сигареты и вышел покурить. Тогда Гесслиц достал из кармана фото родителей и сунул его под нос утратившему невозмутимость Кнопфу.

— Запомни эти лица, Граф, хорошенько запомни, — сквозь зубы процедил он, — потому что, когда ты будешь подыхать в петле — а это случится очень скоро, это я тебе обещаю, — они будут последним, что ты увидишь в этой жизни.

Гесслиц ожидал, если уж и встретить какую-то женщину на Эрепштрассе, то, пожалуй, комиссара крипо Найди Гоббин, которая, как знали многие, была интимной подругой своего руководителя, однако Небе выпроваживал совсем другую фройляйн — подозрительно юного вида, розовощекую девушку в форме Имперской службы труда. По тому не совсем отеческому поцелую, которым он одарил ее на прощание, можно было догадаться, что они здесь не стихи разучивали.