Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

Захватив с собой кружку, Мюллер пересел за рояль, стоявший возле стола.

— Я никогда не любил Вагнера, — сказал он. — Громко, помпезно. В последнее время мне больше нравится Шуберт. Хотя некоторые наши разгоряченные ослы считают его романтиком.

Мюллер отхлебнул пива, размял пальцы и свободно заиграл сонату № 3 ля мажор, оставаясь при этом недвижим, как манекен.

— Кстати, раз уж мы работаем вместе, — заговорил он, не переставая играть, — хочу поставить тебя в известность: я получил заказ на консервы в количестве аж сотни единиц к началу августа. Причем на сей раз — живых. Как объяснил Кальтенбруннер, они понадобятся в контексте уранового проекта. Зачем? Зачем так много? Хорошо бы знать.

Под «консервами» понимали специально отобранные группы пленных из лагерей, предназначенные для использования в разных целях — от подкидывания переодетых в чужую форму трупов, как это было в Гляйвице, до демонстрации «злодеяний» сталинского режима перед представителями Красного Креста.

— А куда их? — поинтересовался Небе.

— Куда-то в Белоруссию. Точно пока не знаю.

— В Белоруссию? Тогда лучше брать в Польше.

— Я тоже так думаю. Но что это за «урановый контекст» в Белоруссии? Не понимаю. Там, вообще говоря, неспокойно. Очень неспокойно.

— А ведь Кальтенбруннер не жалует Шелленберга, — осторожно заметил Небе, с отвращением отодвигая тарелку с недоеденной капустой. — Его назначил сам фюрер, не считаясь с мнением руководства СС. По-моему, на это место метил Шелленберг? Кальтенбруннер не упустит того, что плывет мимо его носа. Как думаешь, Генрих?

— Если бы только поменьше пил, — проворчал Мюллер.

Снизу послышались крики и звон разбитого стекла. Мюллер прервал игру и подошел к перилам. Повздорили две компании перебравших с выпивкой офицеров — летчики и артиллеристы. Конфликт грозил перерасти в мордобой. В кабинете появился официант.

— Господин Мюллер, прикажете пресечь? — по-военному четко спросил он.

— Зачем? Не надо, — ответил тот, не отрывая глаз от скандала. — Пусть отдыхают.

— Выходит, через Керстена кто-то еще пытался влезть в эту историю. Мануальщик теперь закрыт. Есть пара имен и туманная фраза Гиммлера. Как ни крути, мы топчемся на месте.

По заросшей тропе, вьющейся меж голубых сосен, Хартман с Гесслицем медленно шли в сторону деревянной башни Мюггельтурм.

— В этом нет ничего такого, — заметил Гесслиц. — Даже если бы мы забрались в лабораторию Гейзенберга, что бы мы поняли, скажи на милость? Это же физиком надо быть, ученым, причем узкого направления, вот в этом именно русле, чтобы хотя бы догадываться, о чем они там? Что до Зееблата и Маре — спасибо Кестнеру, но Москва не одобряет эти контакты. Считает их слишком рискованными.

— Почему?

— О них ничего не известно.

— Надо узнать самим.

— Пожалуй. В Берлине практически никого не осталось. А кто есть, сидят по норам. Попробую навести справки в своей конюшне. Когда приезжает Виклунд?

— Обещал двадцать пятого. Теперь пишет о десятом или пятнадцатом. Очень интересуется Шелленберг.

— Может, все-таки хочет организовать встречу с Эбелем?

— Вот и я думаю. К тому же и Виклунд желает увидеть Эбеля. Я сказал Шелленбергу. Посмотрим, — говорил Хартман, внимательно рассматривая паутину, растянутую меж осиновых ветвей на уровне глаз, с затаившимся на краю своего царства пузатым пауком. — Виклунд благодарит за информацию по газовой центрифуге и просит еще. Уж не знаю, что ему предложит Шелленберг?

Я думаю, это такая форма покера. Хотя… Там ведь тоже не идиоты сидят.

Хартман нырнул под паутину, в которую тотчас же всем лицом вошел идущий позади Гесслиц.

— Тьфу ж ты, зараза!

Хартман обернулся и сдавленно хмыкнул.

Гесслиц стащил с лица паутину и продолжил, как ни в чем не бывало:

— Ты хочешь сказать, что для Шелленберга твой канал является не просто объектом контригры?

— Понимаешь, я общаюсь только с ним и с Майером. Со мной не работают так, как это должно быть. Он словно приглашает меня к какому-то сотрудничеству, прощупывает, настраивает на доверие. Такое ощущение, что канал к чему-то готовят. И потом: я свободен, хвоста нет. — Хартман стряхнул пепел с сигареты. — Правда, мой кабинет обыскали.

— Вот как?

— Угу, этой ночью. Но грубо. Порылись в столе, обнюхали сейф. В общем-то, ничего не пропало. Не думаю, что это СД. Как считаешь, сказать Шелленбергу?