Дэй Кин - Моя плоть сладка (сборник)

На следующий день он услышал телефонный разговор. Он выяснил, что его дочь и Джина встретятся в клубе. Им надо обменяться новостями, узнать, что Галан сделал с телом, им надо убедиться, что они в безопасности. Ровно в девять часов он вышел из дома, как выходил сорок лет подряд. Но на этот раз он не пошел играть в карты с друзьями.

Что он делал два часа до того, как явился в музей, мы никогда не узнаем. Я думаю, он прогуливался. Он знал о двух входах в клуб. Но не знал, каким именно воспользуется его дочь. Может, он просто хотел увидеть ее По дороге и дать понять, что ему все известно. Я не уверен, что в тот момент у него сложился какой-то определенный план: оружия с собой у него не было.

Проходя по улицам, он слышал музыку, видел людей. Он наконец-то стал понимать, в каком мире жила его дочь. Это было хуже, чем яд. Потом музей. Он увидел там мертвую Францию, вылепленную из воска... Вы понимаете это? — воскликнул Бенколин, ударяя кулаком по ручке кресла.— Мсье Огюстен был прав. Восковые фигуры действуют на воображение: это мир иллюзий. Они приводят людей в ужас, нагоняют тоску. Но ни на кого они не производили такого впечатления, как на этого старика, который был так одинок. Он слышал прошлое. Теперь он увидел прошлое. Я представляю, как он прохаживается по галерее ужасов. Он увидел людей, которые убивали, и людей, которых убивали. Он увидел жестокость и безумие. Он увидел испанских террористов, убивающих во славу Бога, Он увидел Шарлотту Корде, убившую Марата, и Жанну д’Арк у позорного столба.

Я вижу, как он бродил в неясном зеленом свете среди мрачных восковых фигур. И ненависть росла в нем. Он, вспомнил о своей дочери и о том, что она сделала. Музей пуст. Что-то надо делать! И он вытащил нож из груди Марата.

Бенколин некоторое время сидел молча, глядя на ковер. Никто не произнес ни слова. Мы все представляли себе сумасшедшего старика.

— Разве странно,— продолжал детектив,— что он так поступил? Что после убийства своей дочери он вложил ее тело в руки Сатира? Для него это было нечто вроде жертвоприношения. Он видел Сатира, когда спускался вниз по лестнице. Он знал, что в стене есть дверь в коридор. Даже вспыхнувший свет не мог помешать ему привести в исполнение план. Вам известно, что случилось. Мадемуазель Огюстен зажгла свет, когда его дочь была в коридоре. Он увидел ее и убил, а в это время со стороны бульвара вошла мадемуазель Прево. О, да, вы все это знаете. Но знаете ли вы, почему он взял у дочери ключ и зачем обыскал ее? Потому что имя Мартелей должно было остаться незапятнанным! Он мог сам отправить дочь к богу. Он мог вложить ее тело в руки Сатира. Но между его совестью и богом никого быть не должно. Мир не должен знать, почему это случилось. Это его тайна. Если серебряный ключ найдут, то полиция проследит его и все узнают, что его дочь была проституткой.

Бенколин мрачно улыбнулся.

— Объяснения? Я не пытаюсь объяснить больше того, что сказал. Мартель убил Галана только потому, что искренне считал его единственным человеком, способным публично опозорить его дочь. Поэтому — я снова повторяю слова полковника — он послал Галану записку. Он просил о встрече и писал, что готов заплатить, чтобы спасти имя дочери. Он условился встретиться с Галаном в коридоре, после чего Галан должен был отвести его в клуб, чтобы получить деньги. И Галан клюнул на это, хотя в тот момент его апаши сбились с ног, разыскивая Джеффа. Мсье Мартель скрывался в музее. И он ушел оттуда незадолго до прихода мадемуазель Огюстен и Джеффа. И в обоих преступлениях участвовал один и тот же нож.

— Я верю,— хрипло проговорил Шамой.— Я верю в это. Но он говорил по телефону... Вы хотите сказать, что он признался во всем?

— Да. Я бы мог давно догадаться о его участии,— сказал Бенколин.— Джефф, ты помнишь наш визит к нему? Он ведь тогда уже давал нам ключ.

— Ты говорил об этом, — пробормотал я.— Но я не понимаю.

— Ну, подумай! Он ждал нас, он подготовил сцену. Ты вспомни, как он неестественно вел себя, какой он был неподвижный. А ты помнишь, что он делал? Он сидел за столом и крутил в руке... что?

Я попытался вспомнить. Я увидел мокрые окна, хмурого старика и руку...

— Вспомнил!— воскликнул я.— Он держал какую-то бумажку. ;

— Да. Это был билет в музей!

Удар потряс меня. Голубые билеты! Я ведь сам видел их, когда думал о мадемуазель Огюстен, сидящей в будке!

— Да, он давал нам доказательство своего пребывания в музее. Он не говорил прямо — у него свой код. Он выполнил свой долг и не виноват, что полиция оказалась слепа. Но это его не остановило, и он еще дважды нам намекнул.