Дик Фрэнсис: 1995, Дорога скорби

Такси все еще стояло рядом, мотор работал, а водитель безмолвно смотрел на все это, раскрыв рот, пока я не рванул заднюю дверь и не ввалился на сиденье. Сердце глухо стучало. Что было неудивительно.

- Поехали, - нетерпеливо сказал я.

- Но…

- Поехали. Вперед. Пока он не поднялся и не перебил вам стекла.

Водитель быстро закрыл рот и вцепился в рычаги.

- Послушайте, - возмущенно сказал он, полуобернувшись ко мне, - я ничего не видел. Это мой последний рейс на сегодня, я обычно заканчиваю в восемь и еду домой.

- Поезжайте, - сказал я. Мысли путались.

- Ну… ладно, куда ехать?

Хороший вопрос.

- Он не похож на грабителя, - обиженно заметил водитель. - Только нынче никогда нельзя сказать наверняка. Он ведь вас сильно ударил. Похоже, он вам руку сломал.

- Поезжайте, ладно?

Водитель был здоровенный лондонец лет пятидесяти, но совсем не Джон Буль, и по тому, как он качал головой, и по подозрительным взглядам, которые он бросал на меня в зеркало, я понимал, что он не хочет оказаться замешанным в мои дела и ждет не дождется, когда я вылезу из машины.

Я знал только одно место, куда стоило бы поехать. Моя единственная гавань, которая много раз становилась моим убежищем.

- Паддингтон, - сказал я. - Пожалуйста.

- То есть к Святой Марии? В госпиталь?

- Нет. На вокзал.

- Но вы же только что оттуда! - возразил он.

- Да, но, пожалуйста, отвезите меня обратно.

Слегка приободрившись, он развернул машину и поехал к Паддингтонскому вокзалу, где снова заверил меня, что он ничего не видел, ничего не слышал и ни во что не собирается вмешиваться, понятно?

Я расплатился и отпустил машину, и если и запомнил ее номер, то по привычке.

Я всегда ношу с собой на поясе мобильный телефон, и теперь, неспешно прогуливаясь по пустой платформе, я набрал номер человека, которому доверял больше всех в мире, - отца моей бывшей жены, контр-адмирала королевского флота в отставке Чарльза Роланда, и, к моему глубокому облегчению, он поднял трубку после второго гудка.

- Чарльз, - сказал я дрогнувшим голосом.

Последовала пауза, затем он спросил:

- Это ты, Сид?

- Можно мне приехать?

- Конечно. Ты где?

- Паддингтон. Я поеду на поезде, потом возьму такси.

- Боковая дверь не заперта, - спокойно сказал Чарльз и положил трубку.

Я улыбнулся. Немногословность Чарльза была так же неизменна, как и его постоянство. Чарльз не любил проявлять чувства, он не относился ко мне по-отечески и не был снисходителен, тем не менее я сознавал, что ему не безразлично происходящее со мной и он предложит мне помощь, если понадобится. Как по некоторым причинам понадобилась она мне сейчас.

Поезда до Оксфорда в середине дня ходили реже, и только в четыре часа местное такси, оставив Оксфорд далеко позади, подъехало к большому старому дому Чарльза в Эйнсфорде и высадило меня перед боковой дверью. Я, неловко действуя одной рукой, расплатился с водителем и с облегчением вошел в дом, о котором думал именно как о доме, об острове среди швырявшего меня во все стороны житейского океана.

Чарльз, по обыкновению, сидел в «кают-компании» в старом кожаном кресле, которое мне казалось слишком жестким, но ему нравилось больше других. Здесь стоял его письменный стол, тут же он держал коллекцию рыболовных блесен, книги по навигации, бесценные старые пластинки с оркестровыми записями и сверкающее мрамором и сталью монументальное устройство, на котором он их проигрывал. В этой комнате он повесил на темно-зеленых стенах большие фотографии кораблей, которыми командовал, и фотографии поменьше - своих товарищей, а позднее добавил к ним фотографию, где я беру барьер на челтенхэмском ипподроме, - на этом снимке был удачно схвачен миг наивысшей концентрации той энергии, без которой не может быть скачек вообще. Раньше эта фотография висела на видном месте в столовой.

Чарльз читал. Когда я вошел, он положил книгу обложкой вверх на колени и окинул меня ненавязчиво-изучающим взглядом. По глазам его, как всегда, ничего нельзя было прочитать - я часто довольно четко улавливал мысли других людей, но с ним это не проходило.

- Привет, - сказал я.

Я услышал, как он вздохнул и выдохнул через нос. Секунд пять он разглядывал меня, затем указал на строй бутылок и бокалов на столике под моей фотографией.

- Выпей. - Прозвучало это не как предложение, а как приказ.

- Еще только четыре часа.

- Неважно. Что ты сегодня ел?

Я ничего не сказал, и это само по себе было для него ответом.