Дик Фрэнсис: Рама для картины

Я остановился перед домом брата, в двух шагах от несчастья, пытаясь понять, что происходит.

Тут были три полицейские машины. Зловеще крутились голубые сигнальные огни «скорой помощи», Через распахнутую дверь с серьезным видом сновали какие-то люди. Осенний холодный ветер грустно шуршал мертвыми листьями по мостовой. Тучи рывками двигались по небу, обещали — дальше будет еще хуже. Шесть вечера, пятница, графство Шропшир, Англия.

По ярко-белым вспышкам, освещавшим время от времени окна, можно было понять, что внутри фотографируют. Стянув с плеча спортивную сумку, бросил ее вместе с чемоданом на край газона. Мой путь к этому дому закончился. Надо готовиться к самому худшему.

Я прибыл на выходные. Брата, обещавшего подъехать за мной на машине к поезду, не было. Отправился пешком по проселочной дороге — предстояло пройти мили полторы. Был уверен, что он скоро примчится на своем замызганном «пежо», будет извиняться, шутить…

Какие уж тут шутки!

Он стоял в холле, потрясенный, серый. Тело его под костюмом обмякло, руки висели, как плети. Голова слегка повернута в сторону гостиной, где щелкали вспышки, а глаза застыли. Шок.

— Дон! — сказал я. Подошел к нему. — Дональд!

Он меня не слышал. Зато услышал полицейский в темно-синей форме. Вынырнул из гостиной, схватил за руку, с силой вывернув ее, бесцеремонно потащил к выходу.

— Выйдите отсюда, сэр!

Усталые глаза Дональда неуверенно обратились в нашу сторону.

— Чарльз, — проговорил он хрипло.

Рука полицейского несколько ослабла.

— Вы знаете этого человека?

— Он мой брат, двоюродный, — сказал я.

— А-а.

Выпустил руку и попросил оставаться на месте, присмотреть за мистером Стюартом, а сам вернулся в гостиную.

— Что случилось?

Дон был не в состоянии отвечать. Его голова опять повернулась в сторону дверей гостиной. Ее, как магнитом, притягивало нечто невидимое. Презрев инструкции полицейского, я сделал десять осторожных шагов и заглянул…

Знакомая комната пуста. Никаких картин, никаких украшений. Не было и восточных ковров, покрывавших пол. Только серые стены, диваны, сдвинутая с мест тяжелая мебель, голое пространство пыльных квадратов на паркете. И молодая жена брата. Окровавленная, мертвая.

В большой комнате деловито суетились полицейские: что-то измеряли, фотографировали, пылили своим порошком, чтобы снять отпечатки пальцев. Но я не видел их, хотя понимал, что они есть. Видел только Регину. Она лежала на спине, лицо молочно-белое. Полуоткрытые глаза еще сохраняли блеск, нижняя челюсть отвисла, грубо подчеркивая изуродованную линию черепа. Под раскинутыми ногами паркет, мокрый от мочи. Одна рука отброшена в сторону. Окостеневшие белые пальцы завернулись вверх в немой мольбе о пощаде. Но пощады не было.

Еще раз взглянул на кровавое месиво, оставшееся от ее головы, и почувствовал, что сейчас упаду.

Полицейский, схвативший меня в прихожей, отвлекся от разговора с коллегой, обернулся. Увидев, что я пошатываюсь в дверях, быстро подошел.

— Ведь сказал — подождать в холле.

Он раздраженно давал понять, что сам виноват, доведя себя до обморочного состояния.

Я тупо кивнул, вернулся в холл. Дональд сидел на ступеньках, глядя в пустоту. Тяжело опустился рядом с ним, пригнул голову к коленям.

— Я… нашел… ее, — пытался что-то объяснить он.

Что говорить? Если мне так плохо, ему-то каково? Он жил с ней, любил ее. Постепенно становилось легче, но оставалось болезненно-горькое чувство. Выпрямился, прислонившись спиной к стене. Так хотелось помочь ему!

— Ее… никогда… не было… дома… по пятницам.

— Я знаю.

— В шесть… она… возвращалась. Всегда.

— Сейчас принесу тебе бренди, — сказал я.

С трудом оторвался от пола, направился в столовую. И только тут до меня дошло значение пустоты в гостиной. В столовой тоже мертвые стены, на полу вынутые из шкафов пустые ящики. Пропали серебряные безделушки, ложки, вилки. Пропала коллекция старинного фарфора. Только сваленные в кучу салфетки, битое стекло.

Дом брата ограбили. А Регина, которой никогда не было дома по пятницам, вдруг пришла.

Пока шагал к разграбленному серванту, нарастало чувство гнева, страстное желание разбить головы жестоких злодеев. Жалость — это для святых. Во мне бурлила лютая ненависть.

Обнаружил, что осталось только два стакана. Все спиртное исчезло. В ярости я полетел через хлопающую дверь на кухню и налил воды в электрический чайник. Опустошение царило и здесь. Все запасы сметены с полок. Что ценного можно найти на кухне? Дрожащими руками налил две чашки чая и заглянул в шкафчик, где Регина держала специи, бренди… Все на своем месте. Подлецы хоть это прозевали.