Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Я умру, подумал он. На этом самом месте. В этот ясный солнечный день. Я умру.

Его левая рука уже умерла. Легкие содрогались и булькали. Серая, с проплешинами, стена надвигалась вновь; из нее торчал обломок стрелы.

И тут Мэтью — с каким-то даже спокойствием — решил, что пора бы и ему ударить в ответ.

— Эй! — крикнул он, сам удивляясь отчаянной силе собственного голоса. — Эй!

Он снизу вверх вонзил нож в серую стену, повернул и выдернул, затем снова вонзил, повернул, выдернул, и зверь захрипел… взревел… взревел… дыхание жарче адского огня… вонь разложившегося мяса и гнилых зубов… вонзил повернул выдернул… струя алой крови на сером… славное зрелище… сдохни тварюга… сдохни сдохни!

Одноглаз был громаден, но он не дожил бы до солидного возраста, будь он тупым. Уколы ножа возымели эффект, и медведь попятился от столь кусачей букашки.

Мэтью стоял на коленях. Лезвие ножа в его правой руке было красным. Он услышал стук падающих капель и опустил взгляд на траву, покрытую пятнами крови, которая стекала по судорожно дергающимся пальцам левой руки. Внутри все горело, но не эта жестокая боль в плече, ребрах и голове заставила его горько всхлипнуть. Увы, он обмочил бриджи, а запасных у него не было.

Одноглаз огибал его с левой стороны. Мэтью поворачивался на месте, оставаясь лицом к противнику, хотя сознание уже начали захлестывать черные волны. Словно из другого мира доносился голос женщины — ее звали Рейчел, вспомнил он, да, Рейчел, — с рыданиями выкрикивавшей его имя. Он видел пузырящуюся в ноздрях медведя кровь и алые пятна на слипшейся серой шерсти его шеи. Мэтью мог в любой момент потерять сознание, понимая, что, когда это случится, он умрет.

Внезапно медведь встал на задние лапы — росту в нем оказалось футов восемь, а то и больше — и разинул пасть, демонстрируя сточенные зубы. Затем из него вырвался хриплый, раскатистый, душераздирающий рев, исполненный муки и, быть может, осознания собственной смертности. Еще два обломка стрел обнаружились на гноящемся брюхе зверя подле рваной раны от когтей, видимо нанесенной одним из его сородичей. Еще Мэтью заметил, что на правом плече Одноглаза был вырван изрядный кусок плоти, и эта жуткая рана позеленела от заражения. И до Мэтью — сквозь боль в предчувствии расставания с этим миром — дошло, что Одноглаз тоже умирает.

Медведь подался назад и сел на корточки. Тогда Мэтью заставил себя встать, покачнулся, упал, поднялся снова и заорал: «Хааааааааааа!» — прямо в звериную морду.

После этого он упал снова, в лужу собственной крови. Одноглаз, с кровоточащими ноздрями и широко раскрытой пастью, вразвалочку двинулся на него. Но Мэтью еще не был готов к смерти. Проделать такой путь, чтобы умереть на лесной поляне под солнцем и голубым Божьим небом? Нет, не сейчас.

Движимый одной лишь силой отчаяния, он приподнялся, вогнал нож под нижнюю челюсть зверя и резко провернул клинок, разрывая плоть. Одноглаз издал короткий утробный рык, выхаркнул кровь прямо в лицо Мэтью и отступил, унося нож в своем теле. Мэтью упал на живот и от страшной боли в ребрах начал извиваться всем телом, как раздавленный червь.

И вновь медведь обходил его слева, тряся башкой в попытке избавиться от жала, проткнувшего ему горло. Кровь из ноздрей разлеталась широкими струями. Мэтью даже в лежачем положении поворачивался, не позволяя зверю зайти сзади. Вдруг Одноглаз пошел на него снова, и Мэтью из последних сил выбросил вперед правую руку, прикрывая лицо и еще не совсем ободранный череп.

Это движение заставило медведя отвернуть, а потом снова попятиться, моргая и поблескивая единственным глазом. На секунду зверь потерял равновесие и едва не завалился набок. Он замер футах в пятнадцати от Мэтью и уставился на него, приопустив голову. Истыканные стрелами бока ходили ходуном. Высунув серый язык, он слизнул кровь с ноздрей.

Мэтью встал на колени, прижимая правую руку к левым ребрам. Сейчас это казалось ему важнее всего: держать там руку, чтобы внутренности не вывалились наружу.

Весь этот мир — жестокий, подернутый красной пеленой мир — съежился до небольшого пространства между человеком и зверем. Они смотрели друг на друга, каждый на свой лад оценивая боль, кровь, жизнь и смерть.

Одноглаз не издал ни звука. Но этот древний, израненный боец принял решение.

Он резко отвернулся от Мэтью. Затем, пошатываясь, поковылял через поляну к тому месту, откуда изначально появился. При этом он не переставал трясти головой, тщетно пытаясь освободиться от глубоко засевшего лезвия. Через минуту зверь исчез в зарослях.