Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Мэтью впадал в отчаяние. Стены комнаты начали медленно вращаться вокруг него — не будь объяснением этому только что выпитый «Сэр Ричард», он мог бы испугаться, что Линч все еще орудует у него в голове.

Отдельные детали были налицо… но из них не складывалась цельная картина.

Взять хотя бы землемера. Кто это был? Может, самый обычный землемер, в конце концов? Взять золотую монету Шоукомба. Где ее мог раздобыть индеец? Взять исчезновение Шоукомба и его гнусных сообщников. Куда они все так спешно отбыли, даже не прихватив свои пожитки?

И еще убийство преподобного Гроува.

Он мог понять, с какой целью Линч убил Дэниела Ховарта. Но зачем было убивать священника? Дабы показать, что Дьяволу нипочем и служитель Господа? Устранить того, на кого горожане могли бы рассчитывать как на защитника от сил зла? Или это было сделано по совсем другой причине, которую Мэтью упустил из виду?

Мысли начали путаться в голове. Стены кружились все быстрее. Надо бы встать и перебраться в постель, если это у него получится. Итак… раз… два… три!

Покачиваясь, он успел доковылять до постели, прежде чем его подкосило вращение комнаты. Перевернувшись на спину, он широко раскинул руки и с глубоким вздохом временно покинул сей злосчастный мир.

К половине восьмого в таверне Ван Ганди жизнь била ключом. Обычно по пятничным вечерам освещаемый лампами, насквозь прокуренный зал этого питейно-обжорного заведения привечал с полудюжины завсегдатаев — как правило, местных любителей почесать языком в теплой компании, подальше от своих жен и детей. Но в эту пятницу общее праздничное настроение — по причине отличной погоды и неминуемого конца Рейчел Ховарт — собрало здесь десятка полтора мужчин, которые шумно общались, порой переходя на крик, жевали солонину и знай прикладывались к емкостям с вином, ромом или сидром. Для особо рисковых клиентов у хозяина таверны имелся кукурузный самогон, гарантирующий их носам нежданное свидание с твердой почвой.

Сам Ван Ганди — краснолицый здоровяк с подстриженной козлиной бородкой и торчащими над черепом редкими пучками пепельных волос — был донельзя воодушевлен таким наплывом посетителей. Посему он взял свою лютню, расположился в центре зала и начал услаждать их слух малопристойными песенками про пышнотелых женушек, похотливых коробейников и дубликаты ключей к поясам верности. Его вдохновенные завывания имели столь большой успех у публики, что заказы на крепкое пойло загремели со всех сторон, а разносившая выпивку кислолицая грымза удостоилась таких сальных взглядов, что могла бы на миг возомнить себя новой Еленой Троянской.

— А вот новая песня! — рявкнул Ван Ганди, мощным выдохом разгоняя висящие перед ним клубы табачного дыма. — Сегодня сочинил!

Он взял аккорд, по благозвучию сравнимый с воплями мартовских котов, и начал:

Взрыв смеха и дружно поднятые кружки вознаградили его старания, однако Ван Ганди, будучи истинно творческой натурой, не остановился на достигнутом.

Мэтью начал опасаться, что порожденный этой одой ураган восторга сорвет крышу с таверны. Он предусмотрительно выбрал столик в глубине зала, как можно дальше от средоточия буйного веселья, но даже две кружки вина, дополненные порцией сидра, не смогли приглушить зудящую боль в ушах — так жестоко терзали их завывания Ван Ганди. Эти болваны были просто невыносимы! От их громогласного гогота и жалких потуг на юмор у Мэтью сводило живот. Этому сопутствовала тревожная мысль: затянувшееся пребывание в этом городишке может сделать его горьким пьяницей и опустить до уровня личинок, живущих припеваючи в кучке собачьего кала.

А Ван Ганди меж тем обратил свой талант на импровизированные куплеты о своих клиентах. Качнув головой в сторону сидящего неподалеку джентльмена, он ударил по струнам и выдал: