Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Азеф буркнул:

— Ничего смешного тут нет! Человек последнее отдает ради светлого будущего своих детей.

Это напоминание о деньгах Азефу вмиг испортило настроение. Он почувствовал к Иде ненависть, озлобление, какое бывает к человеку, который застает нас за дурным делом.

Когда они поднимались по лестнице к конспиративному номеру, между ними как бы все было решено. Очутившись за закрытыми дверями, она сама поцеловала его, спросила:

— Мне раздеться?

Он по-деловому, словно готовилось совместное изучение трудов Карла Маркса, сухо сказал:

— Да, разденьтесь! — и, чтобы унизить ее, добавил: — У меня, к сожалению, очень мало времени…

Ида с удивлением посмотрела на него, но промолчала.

Он задвинул оконную портьеру, отбросил покрывало на широченной кровати. Неожиданно сказал:

— Кстати, на ваши деньги я приобрету взрывчатку. Только об этом не говорите вашим подругам.

Ида кивнула, торопливо стягивая с себя одежду и стаптывая ее на пол. Она восхитилась:

— Как у вас здесь роскошно.

Она обнажила худые бледные плечи, небольшие торчащие груди и длинное костлявое тело. Лишь на худых стройных ногах белели кружевные панталоны. Она уже стала ложиться под одеяло, как Азеф строгим голосом приказал:

— Это тоже снимите!

Она торопливо сдернула панталоны и закрутилась в одеяло. Спросила:

— А вы, Иван Николаевич, всегда тут живете? Это не накладно?

Азеф резко ответил:

— Ну, хватит, не разговоров ради сюда пришли, — и грубо овладел ею.

…Уже через полчаса, выпив в номере кофе, принесенный лакеем, он выпроваживал Иду и врал:

— Вы у Женечки остановились? Завтра я вам позвоню по телефону, и мы вместе погуляем по Кремлю. Хотите?

Она молча кивнула. С трудом сдерживая рыдания, спросила:

— Вы, Иван Николаевич, меня презираете?

Он выпучил глаза:

— За что? — и, поцеловав ее в холодную щеку, вывел в коридор.

Она уходила, ничего не сказав на прощание, лишь размазывая по щекам слезы. В ее мечтах любовь и близость были полны сказочной романтики, а тут: «У меня мало времени!» Ее каблучки громко стучали по паркету. Азеф подумал: «Какая-то психичка, как бы не повесилась!»

(Азеф словно провидел несчастное будущее Иды Фабер: на следующий год за хранение динамита ее сошлют в Вилюйск, где она, раздавленная черной меланхолией, влезет в петлю.)

Азеф, как обычно после амурных упражнений, захотел есть. По этой причине он отправился на первый этаж в ресторан. Тут его ждало новое приятное приключение.

Гостиница «Альпийская роза» считалась «немецкой», ибо в ней любили останавливаться прибывшие в старую столицу представители этого просвещенного народа. Азеф немецким языком владел отлично и при случае любил в нем упражняться.

Хозяйка гостиницы Михайлова умела поддерживать идеальную чистоту в номерах, и, к удовольствию приезжавших, здесь не водились ни клопы, ни тараканы, ни другие зловредные враги человечества.

Театральный разъезд еще не наступил, но зал был уже изрядно заполнен. Задок сцены украсили потрясающим новшеством — электрическими лампами, выложенными монограммой «АР», то есть «Альпийская роза».

Возле рояля в томной позе стояла тощая, как тарань, певичка весьма неопределенного возраста, в темно-зеленом платье и с пучком скудных волос, собранных на макушке. Она томно заводила глаза к зеркальному потолку и по-немецки пела:

Ah, mein liebe Augustin, Augustin…

Немцы похлопали в ладоши, но денег певичке никто не послал.

Певичку сменили два куплетиста, один из которых был низеньким, круглым, жизнерадостным и вдобавок с балалайкой, а второй — высокий, тощий, с грустным лицом и небольшой гармошкой.

Жизнерадостный стал наяривать на струнах и весело выкрикивать в зал, а задумчивый поддерживал его печальным голосом. Они пели столь скабрезные частушки, что этих артистов было впору тащить в участок.

Но в участок куплетистов не повели, а даже наоборот — гуляющие господа-купцы хохотали до слез и от восторга чувств и избытка капиталов прислали с лакеями ассигнации.

Метрдотель Рудольф, немец по национальности и московский лакей по происхождению, с моноклем в глазу, который все время выпадал и болтался на шнурке, во фраке с саржевыми блестящими лацканами, едва завидев тороватого гостя — Азефа, заскользил к нему по паркету, нежным голосом запел:

— Иван Николаевич, дорогой, низкое вам спасибо за посещение и неоставление-с. Позвольте вас посадить к сцене под пальму-с? Там, правда, невдалеке купцы опять собираются шуметь. Или, может, в кабинетец? — С улыбкой склонился к уху: — Для вас держу некоторый сюрпризец женского рода юных лет при полной невинности… Апетиктная, как кулебяка свежая…