Валентин Лавров: Граф Соколов — гений сыска

Небывалое злодейство потрясло Москву. Малолетний сын интендантского генерала Лифарева был найден мертвым. Убийца, впрочем, вскоре объявился сам. Бывший комнатный лакей генерала Прохор Бурмин, размазывая пьяные слезы, хватал руками швейцара и дурным голосом орал: “Это я убил Сережу! Он там, в саду, возле ограды!” Соседний трактирщик показал, что вечно безденежный Прохор сегодня пил у него вино, накупил сахарных орешков и вдруг предъявил золотой червонец.

Полиция едва сдержала толпу, которая желала растерзать убийцу.

Но прошло совсем немного времени, и это дело, поначалу казавшееся нехитрым, вдруг приобрело невероятный характер, вошло в историю криминалистики.

Перебравшись в Москву, Соколов вначале жил в гостиницах “Париж” и “Лоскутная”, а потом стал снимать удобную шестикомнатную квартиру в только что построенном самом высоком доме столицы — № 19 на Садовой-Спасской. Чуть прежде приобрел в Мытищах барский дом с обширным запущенным парком, куда в летний период спешил каждый выходной.

Вот и теперь со старинным томиком стихов Державина, которым горячо восхищался и многое помнил наизусть, в тихий августовский послеобеденный час Соколов прогуливался по широкой, полной сухого желтого света аллее. Два ряда толстенных сосен, облитых янтарной смолой, стояли как гвардейцы на смотру. Среди птичьего гомона чуткое ухо неожиданно уловило тарахтенье служебного “рено” — могучего авто в девяносто шесть лошадиных сил. Подумалось: “Вот и кончился отдых...”

В просвете деревьев мелькнул крахмальный передник Анюты — смазливой горничной. Она сложила бантиком губы:

— Что ж такое! Нам опять покоя нет. Вестовой Галкин прикатил...

И тут же, словно из-под земли, вырос парень: весь в кожаном, пыльный, на голове шлем, на лбу — очки. Гаркнул:

— Происшествие! Николай Федорович сказал вас срочно доставить.

...Поднимая выше деревьев пыль, разгоняя кур и собак, вытрясая душу, спортивный “рено” запрыгал по грунтовой дороге. Отмахав шестнадцать верст, лихо подрулил к дому № 5 по Большому Гнездниковскому.

— Ну, черти вас задери, чего дергаете? — гремел Соколов, вырастая в кабинете начальника сыска Гартье. Тот, как и все сыскари того времени, был в штатском. Это же в глазах полковника Соколова если и не было уголовным преступлением, то уж, во всяком случае, являлось крупным мужским недостатком.

— Не сердись, — ворковал Гартье, с восторгом относившийся к Соколову.

— У генерала Лифарева — знаешь такого? — сына утром убили. Генерал — лицо влиятельное. Лучше тебя никто с делом не справится. Фотограф Ирошников и медицинский эксперт Павловский уже на месте. Ждут тебя. Жеребцов тоже томится... С Богом!

Авто понеслось мимо зеркальных вывесок, богатых витрин, пестрой толпы прохожих в один из переулков Арбата.

Коллеги радостно приветствовали Соколова. Великанообразный, с простодушным лицом младенца, Николай Жеребцов доложил:

— Убийца во всем повинился, протокол допроса подписал. Я его закрыл в подвале. Место происшествия охраняется. Вот госпожа Буц помогает, она экономка у Лифарева.

Чистенькая, тощая, как тарань, с удивительно тонкой талией, особа лет под сорок, одетая в синее муслиновое платье с перламутровыми пуговками, сделала книксен.

— Мы все убиты горем! Генерал вынужден уехать к губернатору Сергею Константиновичу Гершельману. Я вам во всем помогу.

Они прошли в парадный подъезд мимо важного в галунах швейцара и толпы ливрейных слуг. Узорчатый паркет, зеркала в толстых резных рамах, анфилады кабинетов и залов, потолки в росписи и лепнине — все дышало роскошью. Через заднюю дверь вышли в сад: клумбы с пышными цветами, мраморный фонтан, песчаные дорожки, обсаженные жасмином и сиренью, новенькие мачты — для электрического освещения.

Уловив взгляд Соколова, экономка объяснила:

— Завтра Сереже исполнилось бы восемь лет. Готовился бал. Вот мы с генералом пригласили из “Всеобщей компании электричества” специалиста. Нарочно торопились, к празднику. Двенадцать электрических люстр горят. Его мать три года назад сбежала с итальянским тенором. Но я старалась заменить... — Она ткнула пальцем: — Наш Серж тут, — и разрыдалась.

В саженях пяти от дома, невдалеке от узорчатой кованой ограды, освещенной красным, уже клонившимся к крышам домов солнцем, неестественно закинув в желтых кудряшках голову, в кустах сирени лежал мальчик. На нем была матроска, коротенькие, гораздо выше колен, штанишки и новые, светлого лака башмачки.