Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Аргунов согласно кивнул. Азеф подлил ему вина и продолжал:

— Так по каким объективным критериям совершается отбор кандидатов в покойники? Ведь если руководиться принципом иерархичности и зловредности, так первым должен пасть государь?

Аргунов замахал руками:

— Нет и нет! Я скажу вам правду. Никто никогда меня не спросил: «Аргунов, скажи свое мнение, кого надо устранить в первую очередь, кого во вторую и третью?» Ведь это было бы справедливо, я ведь, сударь мой, не рядовая пешка в партии, кхх. — В его голосе зазвучала обида. — Но все решает один-единственный человек…

Азеф заметил, что Мария Евгеньевна толкнула его под столом ногой: мол, молчи! Аргунов растерянно замолк. Допил вино, тяжело вздохнул и вдруг с ожесточением выпалил:

— Все решает Гирш, он же Григорий Андреевич Гершуни. У него нет ни хорошего образования, ни профессии. Даже гимназию он не сумел окончить. Поступил на курсы провизоров и тут долго не выдержал, ушел. В Минске завел свою бактериологическую лабораторию, мечтал поразить людей брюшным тифом.

— Брюшным тифом? — Азеф не в силах был скрыть изумления.

— Именно так! К счастью, эту дикость ему, кхх, не удалось осуществить. Но Гершуни все же потрясающий человек, гипнотизер, да и только! Любого убедит, что погибнуть за революцию — счастье ни с чем не сравнимое. Все равно что богатое наследство получить. — Засмеялся. — Сейчас гипнотизирует на совершение актов каких-то студентов. Молодые — народ горячий, податливый! — Оглянулся, произнес страшным шепотом: — Он при нашей последней встрече сказал мне: первыми падут московский обер-полицмейстер Трепов, Сипягин и обер-прокурор Победоносцев.

Азеф равнодушно зевнул:

— А почему они? В правительстве есть немало других, куда более реакционных.

— Разумеется, но только Гершуни определяет этот выбор и затем решение сообщает другим руководителям партии. Нам остается лишь одобрить эти кандидатуры, ведь партийная касса у Гершуни! У кого деньги, тот и правит бал, кхх. Гершуни понимает, что рано или поздно взойдет на эшафот. Вот и спешит при жизни насладиться сладкой местью. И еще я не одобряю… — Аргунов замялся.

Азеф привычно молчал, вопросов не задавал.

Подумав, Аргунов скривил лицо, будто съел какую-то гадость.

— Гершуни — не зря он хотел стать провизором! — придумал отравлять патроны стрихнином и распиливать крестообразно — для усиления убойной силы.

Азеф изобразил наивность:

— Ну и что?

Аргунов аж взъярился:

— Как — что? Ведь это дикость, варварство, в цивилизованном мире это недопустимо. Если массы узнают, то…

Азеф еще более распалял собеседника:

— А разве убить человека обычной пулей — не варварство? Но ведь убиваем и гордимся этим! А тут щепетильность…

Аргунов выскочил из-за стола, побегал по шашлычной меж столиков, немного успокоился, согласился:

— Да, да, вы правы, террор, кхх, — это дикость, варварство, но это действенное оружие, а главное, благодаря Гершуни есть желающие броситься с бомбой на любого сатрапа.

— Вот видите, — усмехнулся Азеф.

— Но я пытался доказывать Гершуни: прежде чем бросаться, надо тщательно выработать систему и, если хотите, обосновать направленность террористических ударов. Они, эти удары, не имеют права быть случайными, единичными. Должен быть точный расчет. Гершуни не возражает, но поступает так, как считает нужным. Диктатор, да и только! — Повернул голову. — Эй, хозяин, вина мало! Принеси еще бутылку кахетинского. Отличное винцо, кхх!

Мария Евгеньевна, зная особенности мужа, наклонилась к его уху:

— Андрюш, может, хватит? — Это были едва ли не первые слова, которые она молвила во время обеда.

Аргунов отмахнулся, нетрезво продолжал:

— Мамочка, не мешай! Мы обсуждаем вопросы, которые изменят историю человечества. Ты, женщина, слышишь? Че-ло-ве-чест-ва! — Вновь повернулся к Азефу: — Нет, дорогой вы наш Иван Николаевич, убивать надо, необходимо, массово, но… тщательно все продумав, кхх!

— А поймут ли нас потомки? Не заклеймят ли они нас, как убийц?

Подошел шашлычник, принес еще вина, с поклонами налил в бокалы и ушел. Только тогда Аргунов сказал:

— Потомки нас поймут и одобрят! На войне, видите ли, убивать рабочих и крестьян, переодетых в шинели и силком погнанных на бойню, можно. А тут — враги человечества, так почему нет? У меня, кхх, нет личной ненависти ни к Сипягину, ни к Плеве, ни даже к царю. Они все по-своему хорошие люди: добрые семьянины, детей своих любят, на фортепьяно Чайковского играют, скрипичными концертами Антонио Вивальди наслаждаются, Льва Толстого на ночь в постели читают, а царь, сказывают, Салтыковым-Щедриным увлекается. Бог в помощь! Но я хочу, я жажду их смерти, ибо они враги пролетариата, они — угнетатели и эксплуататоры. Давайте, господа, выпьем за победу пролетариата! Ура! — Бокал у него выпал из руки, покатился по земле.