Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

— У меня на руках большое лесоторговое предприятие: отец сейчас недужит, убытки тысячные несем. Думал, сегодня освобожусь и наконец делом займусь, а тут опять волынка…

Каляев, у которого в прежней, допартийной, жизни в кармане гроша ломаного не было, с раздражением сказал:

— Вы не разумеете: усех денег не заробишь! А заробишь, так на виселицу не потащишь.

Савинков цыкнул:

— Янек, что за неуместные разговоры? — Деловито распорядился: — Товарищи, «апельсинчики» прошу вернуть… Сюда, пожалуйста, осторожней складывайте в чемодан.

Каляев поцеловал бомбу, словно прощался с любимой:

— Другий раз желаю тебе вэсолэй забавы! — и передал Швейцеру.

…Швейцер скрипел зубами от бешенства и опять всю ночь, борясь со сном, потел над бомбами. Теперь он уже разряжал их. Постояльцы должны были благодарить Бога, что утром проснулись живыми.

Азеф отсиживался в спокойном Вильно и ждал развития событий. Он боялся, что боевики потребуют от него более активного участия в покушении на Плеве. Боялся, что Департамент полиции прикажет ему ехать в Петербург, дабы быть ближе к готовящемуся покушению на Плеве, с тем чтобы предотвратить его. Но никто ничего не требовал: боевики тяготились диктатом заслуженного революционера и радовались отсутствию Азефа.

Что касается полицейского директора Лопухина, судя по всему, его и его коллег не очень интересовала безопасность министра Плеве, который так любил реформы и уже вовсю принимал меры к ликвидации террора и революции. Государь одобрял реформы толкового министра.

Азеф покупал газеты, утренние и вечерние. Он тщетно искал в них сообщение об аресте боевиков. Пока что ничего не происходило. И это было странным.

Азеф не знал, что и думать, но сдержал свой порыв, в Петербург благоразумно не сунулся.

Пришел четверг, 15 июля (28-е по новому стилю) 1904 года. Было раннее утро. Радостное солнце щедро заливало землю. Радостно голосили птицы, порхая среди росистой листвы, радостно звонили церковные колокола. И люди шли радостные, улыбчивые. Они жили в богатой и свободной стране. Мир, созданный для счастья людей, встречал новый светлый день.

И только кучка сумрачных типов, вообразивших себя выше Бога, готовых своей волей лишать жизни других, не радовались новому светлому дню, ибо сердца их были полны злобы и зависти. Они были готовы совершить пятое (!) покушение на жизнь верного слуги государева.

Дулебов встал спозаранку. По привычке, гнездившейся в его крови, выпил полстакана водки, заел куском колбасы, с утробным звуком зевнул и пошел запрягать лошадь. По тихим безлюдным улицам доехал до «Большой Северной» гостиницы. Сумрачный здоровяк Швейцер, как и неделю назад, вытащил громадный чемодан, набитый бомбами. Ни один мускул не дрогнул на его квадратном лице. Он ненавидел Россию, он ненавидел людей, ее населяющих, и он с наслаждением взорвал бы всю империю со всем ее содержимым — от северных границ до южных.

Пролетка покатила в условленное место — угол Офицерской и Торговой улиц, это за Мариинским театром. Все убийцы были в сборе. С напряженными лицами они кидали взгляды по сторонам: нет ли опасности?

Нет, опасности для них не было. Уже несколько недель никто за ними не следил, хотя их действия были откровенно подозрительными.

И это странное бездействие полиции придавало им уверенности.

Все расцеловались, обнялись, попрощались и приступили к делу.

Савинков в конвертах раздал деньги:

— Это вознаграждение за акт!

Сазонов от денег отказался.

Швейцер поставил чемодан на сиденье для пассажиров, открыл крышку и, не таясь редких прохожих, начал раздачу. Перекрестившись, Сазонов принял самую большую, двенадцатифунтовую бомбу цилиндрической формы. Бомба была завернута во вчерашнюю газету и перевязана обычной бельевой веревкой. Сазонову была отведена самая почетная роль — метать бомбу первым.

С трудом удерживая под мышкой опасный груз, готовый в любое мгновение выскользнуть на брусчатку мостовой и взорваться, Сазонов отправился на свою точку по Измайловскому проспекту. Он был одет в китель и фуражку железнодорожника.

Шагах в сорока позади, в форме швейцара, нервно дергая головой, тащился полоумный Каляев. Его заветной мечтой было погибнуть, но так громко, с шумом, чтобы все восхитились и ужаснулись его удалью. Как и Сазонов, он не прятал свою бомбу, которая была завернута в платок, и он ее прижимал к груди.