Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

— Да уж, — подбоченился Качура. — Не глупей ихнего!

Всякой опустившейся безвольной рвани всегда приятно думать, что в их падении виноват кто-то другой, но не они сами, не их лень, не их нежелание работать и учиться. Гершуни ловко и бессовестно потакал дурным страстям тех, кого вербовал в убийцы.

— А если не хуже, — продолжал Гершуни, — так что сидишь? Я так понимаю, что надо мне тебя оборудовать.

— А что? — На пропитом лице Качуры застыло выражение неизбывной глупости. — И оборудуйте, я не против. Только что делать надо? Хазу взять? Всегда пожалуйста!

Гершуни стиснул кулаки, потряс их у носа Качуры и дыхнул ему гнилью в лицо:

— Отомстить! Жажду отомстить, Фома, за твою поруганную честь, за погубленную молодость!

— А как? — Качура все еще не понимал, кто сидит перед ним.

— Этого изверга рода человеческого князя Оболенского надо в землю вколотить. На полтора метра. А самому слинять! За этот благородный подвиг ты получишь две сотни.

Качура не поверил:

— Ну уж две сотни? — У него сперло дыхание и застучало сердце.

— С этого места не сойти! Сам тебе дам. Клянусь честью! Вот задаток — пятьдесят рублей. Держи, держи, не бойся! Остальные, как пришьешь губернатора.

— Так у меня нет… этого, пистоля. Может, «пером»? Подскочить, чик по горлу, и — когти рвать. А? Да только, понимаете, уж лучше не губернатора, а пришить Игнатищева. Я бы дешевле на червонец взял, потому как зуб на него держу. Давай за сто девяносто, ну? И за сто рублей еще нашего дворника Федора. Ах, какой пес…

— Игнатищева и дворника — в другой раз, а сейчас — Оболенского.

— Он что, вас обидел?

— Еще как! Я и сам бы замочил его, но он и его приспешники меня в личность знают. Как увидят, так сразу блажить начнут: «Хватай!» А тебя губернатор в лицо знает?

Качура замотал головой:

— Откуда! Я могу, понимаешь, губернатора… если добавите сотельную… Только, господин, не обманите. Ну, еще перекувырнем по одной? Какой же вы человек душевный, располагающий… Уж я для вас поспособствую! Как для отца родного.

После знакомства и угощения, оплаченного вождем террористов, Качура был готов на любой подвиг. Гершуни не отходил от него, они постоянно — днем и ночью — были вместе. Гершуни купил Качуре приличный костюм и ботинки, сводил в баню, отмыл, поселил вместе с собой на конспиративной квартире.

29 июля эта парочка выследила губернатора Харькова князя Оболенского, когда тот с приближенными выходил из драматического театра в саду Тиволи.

Тут злодеи разделились: Фома отправился стрелять, а Гершуни удалился на безопасное расстояние — наблюдать.

Гершуни видел, как Качура подошел на расстояние пяти шагов к Оболенскому и открыл стрельбу. Но от запоя и ужаса руки Фомы так отчаянно тряслись, что отравленная стрихнином пуля не задела Оболенского, но попала в начальника городской полиции, который вскоре скончался.

Качуру тут же схватили, повалили на землю, долго топтали ногами, а потом то, что осталось от покусителя, отправили в тюрьму. Уже на первом допросе он все рассказал про «нахального жиденка», который подбил его на покушение и деньги хотел дать. Затем Качура привел сыщиков к конспиративной квартире, но там нашли только калоши, которые Гершуни, убегая, забыл надеть.

Но это огорчение несколько скрасила новость: артиллерист Григорьев явился с повинной и обещал взятые прежде деньги и, понятно, полностью профуфыренные отработать, то есть совершить убийство по заданию партии. Беглеца простили и обещали послать на мокрое дело.

Азеф умел говорить убедительно. И он, встретив в Харькове Гершуни, сказал веское слово:

— Пора всем собраться и вместе обсудить что почем!

Гершуни решительно тряхнул головой:

— Согласен, пусть это будет Киев, мне как раз надо быть там.

Азеф, имея в виду свои интересы и интересы департамента, сказал:

— Чтобы не вызывать подозрений, соберемся среди бела дня в люксе, который я закажу в лучшей гостинице.

— Нахальство — самый прямой путь к успеху! — со знанием дела выразился Гершуни, который не мог догадываться об истинных целях боевого друга и товарища.

Вот почему в начале прекрасного месяца октября 1902 года, когда листья рыжим ковром легли на киевские бульвары, над широким Днепром курился легкий туман, а небо по утрам стало холодным и прозрачным, главные воротилы Боевой организации съехались в Киев. Их было немного, но люди все были крепкие: Гершуни, Азеф, Мельников и Крафт, тот самый, который любил сапоги с высокими голенищами.