Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Азеф усмехался, его сейчас интересовало другое. Он думал: «Ну, герой, сейчас ты схватишься за пузо и понесешься в сортир со скоростью ветра! Только не успеешь добежать, познаешь тот позор, какой я когда-то испытал!»

Так, сладко улыбаясь, Азеф согласно кивал головой и ожидал могучего действия лошадиной дозы слабительного. Время шло, но, к величайшему изумлению Азефа, Соколов спокойно закусывал, не показывая и малейших признаков беспокойства. Хитро подмигнув Азефу, сказал:

— Жизнь такая короткая! Не успеешь родиться, как гробовщик спешит со своей меркой. Не пойму, зачем люди норовят делать другим гадости?

Азеф удивился: «Что за чертовщина, он еще рассуждает, умные слова говорит. А сильное слабительное разве не действует?» И вдруг страшная резь в желудке заставила его скривиться. Азеф, чувствуя катастрофу, подхватился, понесся в ватерклозет, и Соколов весело смеялся вслед:

— Хотел меня провести! Приятного облегчения…

Гений сыска был не так прост, как думал Азеф. Соколов сумел заметить маневры Азефа. Пока тот лазил за газетой, нарочно сброшенной со стола Соколовым, он поставил «заряженную» кружку под руку злоумышленника.

Гершуни был в ярости. Лишь воспоминание о том, как ловко за нос провел его наглый хохол Григорьев со своей шлюхой, заставляло скрежетать зубами и нецензурно выражаться. Он размышлял: «Мало того что они не выполнили партийного задания по уничтожению сатрапов, они сбежали, прихватив две с половиной тысячи рублей. Ну, я их поймаю, я их подвергну революционной казни».

Тем временем заказчики Гершуни требовали или вернуть деньги, или совершить убийства, которые они оплатили. Гершуни не имел вредной привычки возвращать чужие деньги. Поэтому с риском попасться в лапы российского правосудия он начал действовать.

Лето 1902 года было в разгаре. Гершуни прикатил в Харьков в самом мрачном состоянии духа. За местного губернатора князя Оболенского он еще три месяца назад получил денежный аванс и все никак не мог выполнить заказ. Свой деловой авторитет Гершуни берег. И если бы не крайняя робость, то сам, наверное, с отчаяния пошел бы на это рискованное дело.

Чтобы развеяться, спустился в трактир, заказал сарделек и два пива «Империал». С наслаждением пил и ел, ибо проголодался изрядно.

Вдруг он увидал, как по ступенькам в трактир спустился молодой парень в кепке, надвинутой на нос, в стоптанных сапогах, рубахе навыпуск, подпоясанной кожаным ремешком, — типичный уголовник. Парень нерешительно остановился у буфета, начал считать свои копейки: стало ясно, что денег парню не хватает. Он плаксивым голосом обратился к буфетчику:

— Васильич, поверь в долг алтын, завтра, чтоб сдохнуть, отдам…

Буфетчик рявкнул:

— Пошел вон, идол проклятый! Чтоб твоей ноги тут не видел, змей гремучий!

Несчастный поплелся на выход. Его окликнул Гершуни:

— Эй, пролетарий, греби сюда!

Тот осоловело уперся мутным взглядом:

— Чего тебе, жиденок?

Гершуни ласково улыбнулся:

— Освежись пивком, — и поманил пальцем лакея: — Тащи еще три бутылки «Империала» и порцию сарделек для моего приятеля. — И снова к парню: — Садись, не бойся! Я человек бесхитростный, у самого, случалось, кишки протокол писали. Гуляй! Горчицей сардельки мажь. Мало будет, еще закажем.

Парень все еще недоверчиво смотрел на благодетеля. Потом освоился. Грязными руками макал сардельку в горчицу, что лежала на блюдечке, жадно засовывал ее в рот и с наслаждением пил пиво. Ткнул пальцем в этикетку на бутылке, с полным ртом промычал:

— А я… того… этой пивнушке служил. Этот пивоваренный завод «Россия» у нас, в Харькове. Понимаешь, чернорабочим был. Пива — хоть залейся. Малина! Тут, ну, на Пасху я перепил, у дверей склада на солнце грохнулся, уснул. А тут, понимаешь, хозяин идет — Игнатищев. Сам пузатый, тростью меня по голове огрел и приказал: «Этого оглоеда на моем предприятии чтобы не было!» Выбросили за ворота, как мусор. Вот, теперь без дела…

Гершуни авторитетно сказал:

— Негодяй твой Игнатищев! Все буржуи негодяи. Их, как вшей, давить надо.

— Это правильно, давить! — обрадовался парень.

— Тебя как зовут?

— Фома Качура!

Гершуни с сердечными интонациями сказал:

— Ты, Фома, сильный мужик, замечательный! Клянусь честью! Тебя довели до нынешнего состояния царь и его приспешники. Посмотри, в каких хоромах живет ваш губернатор Оболенский! Дворцы, ковры, любовницы! У него в подвалах золото стоит — семнадцать мешков, а тебе, сердечному, похмелиться не на что. Давай, брат, по рюмочке протащим! — Повернулся к лакею: — Эй, человек, поставь горькой графинчик большой, да бегом, а то я тебя!.. — И снова задушевно к Качуре: — А ведь ты, Фома, на мой взгляд, ничуть не хуже губернатора!