Оскар Мюриэл - Темные искусства

Расставшись с ней, мы спешно направились в зал суда. Уже на подходе к нему мы слышали шум толпы, гудевшей, словно гигантский улей.

Коренастый офицер полиции открыл нам двери, и я вдохнул поглубже.

Вид зал заседаний Высокого суда юстициариев имел впечатляющий — все в нем было призвано устрашать: сводчатый потолок, по которому перекатывалось эхо, роскошная лепнина, темные деревянные панели на стенах и в особенности на трибуне для судей, поднятой настолько высоко, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в их власти.

Стоило нам войти, как зал превратился в бедлам. Нисходящие ряды для публики представляли собой сплошную массу галдящих людей, и как только они нас увидели — вернее, как только узнали Девятипалого, — на нас обрушился шквал свиста и грубейших оскорблений.

Без критики в нашу сторону обошелся лишь первый ряд. Почти полностью его занимали женщины, наряженные в свои лучшие платья, некоторые из них в ожидании суда развлекали себя рукоделием. Для них сие мероприятие было все равно что визит в театр — только бесплатное и куда более увлекательное.

Я заметил Джонни, слугу Катерины, который, проталкиваясь сквозь ряды с большим подносом пирожков с мясом, продавал их по шесть пенсов за штуку. То, что люди были готовы платить за них такую нелепую сумму, поразило меня куда сильнее, чем само его здесь присутствие.

Пристав провел нас на предназначенные для адвокатов и свидетелей места, которые располагались сразу за скамьей для подсудимых. Там уже сидел юный и все такой же изнуренный доктор Рид. Он приветствовал нас молчаливым кивком.

Все пятнадцать присяжных уже сидели на своих местах на боковом балконе — некоторые с поджатыми губами изучали публику в зале, другие перешептывались с соседями. Все они произвели на меня впечатление угрюмых, уставших от жизни и не особенно вдумчивых пожилых мужчин. Один из них совершенно беззастенчиво ковырял в носу.

Отец, похоже, заметил мое волнение, ибо подошел ко мне и сказал:

— Они всегда такие, Иэн. Видал я и похуже.

Я сидел, чувствуя себя бесполезной декорацией на сцене театра, где вот-вот должно было начаться представление, и ждал.

Спустя мгновение я увидел, как Пратт с довольным видом направляется к своей скамье с увесистой стопкой документов под мышкой. Мне пришлось дважды сморгнуть, прежде чем я его опознал: блестящий череп его в этот раз был прикрыт белым париком конского волоса [17] Вкупе с мантией традиционный и обязательный элемент облачения судей, адвокатов и прокуроров в Великобритании. Судьи носят длинные парики, локоны которых спускаются до плеч, адвокаты и прокуроры — укороченные версии, прикрывающие только темечко и затылок. . Он кивнул нам с сардонической улыбочкой и махнул кому-то в задних рядах. Мы с Макгреем посмотрели в ту сторону и вскоре заметили в толпе миссис Кобболд и Уолтера Фокса. Как и на прошлом слушании, они сидели рядом. Ее ехидная ухмылка не предвещала ничего хорошего.

— Старая карга все-таки пришла, — сообщил мне Макгрей. Я подумал, что речь шла о миссис Кобболд, но он указал на самый дальний угол в последнем ряду. В окружении двух приставов, чопорного дворецкого и широкоплечего лакея там восседала леди Энн. На ней по-прежнему был траурный наряд и шляпка диаметром с зонтик. — Ох, жутковато выглядит эта корова…

Я заметил, что она весьма бледна, но не успел как следует рассмотреть ее лицо. В этот самый миг огласили, что сегодня заседает судья Норвел, и, когда мы встали, я ощутил укол тревоги.

— Началось, — пробормотал Макгрей.

Судья Норвел держался с завидной уверенностью, какой обладают лишь те, кто столь долго пользовался своей властью, что уже не придает ей значения. Он был сухощавым мужчиной с острым подбородком и выступающими скулами, крючковатым орлиным носом и кустистыми седыми бровями, столь же угловатыми, как и линия его нижней челюсти. Сегодня он был облачен в тяжелые церемониальные одежды, предназначенные для рассмотрения самых серьезных уголовных дел: алую мантию с белым широким воротником, расшитым спереди красными крестами из лент. Массивный парик в белых завитках (который Макгрей позже описывал, как «пыльный труп кудлатого пуделя») длинными хвостами спускался ему на грудь.

Когда судья обвел публику грозным взглядом, гомон полностью стих и в зале установилась напряженная тишина. Дождавшись, пока из звуков останутся только шуршание одежды и чье-то покашливание, судья Норвел сел и предложил сделать то же присутствующим. Длинными, узловатыми, как ветки бузины, пальцами он поднял лежавший перед ним лист с повесткой дня.