Оскар Мюриэл - Темные искусства

— Да какого ?…

— Еще раз повысишь на меня голос, и я уйду, а ты будешь сам, черт тебя побери, разбираться со всей этой убогой заварухой! Мы друг друга поняли?

Девятипалый сжал кулаки. Ему пришлось трижды глубоко вдохнуть, чтобы утвердительно угукнуть.

— Прошу прощения, что ?

Макгрей покраснел, как кусок железа в горниле.

— Да…

Отец сверкнул глазами в его сторону, чтобы подчеркнуть, на чьей стороне преимущество, и продолжил:

— Далее, что касается судей: это особенные создания. Они понимают, что ваша жизнь в их руках, и получают удовольствие от этой власти, поэтому мы не хотим их огорчать. Если вам велят говорить — вы говорите, если велят танцевать — вы спрашиваете, под какую мелодию. Как и на любом заседании суда, время здесь играет большую роль; суд, вероятно, выслушает сегодня еще с полдюжины дел — но, конечно, не столь резонансных, как ваше. Лишних слов не тратьте и не повторяйтесь, иначе судья потеряет терпение. К счастью, ваше дело слушается первым, так что маловероятно, что судья отправит вас на виселицу, потому что проголодался и торопится на ланч. И еще кое-что. Я сумел добиться, чтобы за вас поручилась одна с виду уважаемая персона. Старуха, которую все вы зовете леди Гласс.

— Вы что сделали? — вскричала Катерина.

Девятипалый был потрясен. Заикаясь, он не сразу сумел разборчиво выговорить:

— Как… как у вас получилось?

— Отец оформлял для нее кое-какие приобретения в Лондоне, — сказал я.

— О-о, — тут же понял Макгрей.

Отец продолжил:

— Мое, скажем так, соглашение с данной леди подразумевает, что в обмен на ее помощь я буду хранить молчание о ее деятельности и душевнобольном сыне. Я не стану упоминать об этом в своих вопросах к ней, но вы должны об этом знать. Вам что-нибудь прояснить, мадам?

— Да. А что с этим гадом?

— С кем?

— В смысле, Пратт, — сказал Макгрей. — Она имеет в виду прокурора.

— О, ясно. — Отец закрыл папку с документами. — Готовьтесь. Судя по тому, что мне рассказал Иэн, у него, похоже, есть туз в рукаве. А теперь, мадам… — Он переплел пальцы, опустил подбородок и бросил на Катерину тот же пронизывающий взгляд, которого я привык опасаться еще с детства, — тот, что за секунду мог заставить меня признаться в убийстве. — Есть ли что-нибудь еще, о чем нам следует знать? Если есть, то сейчас самое время нам об этом поведать.

Катерина, однако, продолжала молчать, с тем же тревожным выражением, какое мы уже наблюдали на ее лице перед слушанием в шерифском суде.

— Что бы вы нам ни рассказали, я все равно буду вас защищать, — настаивал отец, но Катерина только крепче сжала губы, словно пытаясь их склеить. — Что ж, прекрасно. Тогда нам, пожалуй, пора. Не стоит опаздывать на собственный суд.

Кебам пришлось нелегко: дороги были в лужах, лошади упрямились, а пешеходы сломя голову перебегали улицы, спасаясь от шторма. Я знал, что Эдинбург — не залитое солнцем идиллическое местечко, но тем утром, когда со всех сторон, куда ни глянь, было мутно и темно, город казался неприветливым чужаком, здания — еще более мрачными, воздух — спертым, а люди вокруг — озлобленными.

Почти сорок минут понадобилось нам, чтобы проделать путь длиной в милю до здания Парламента, и я вздохнул с облегчением, когда наконец увидел на фоне бушующего неба очертания потемневшего шпиля собора Святого Жиля.

Как и следовало ожидать, нас сразу же узнали. Толпы зевак здесь не было, но даже прохожие осыпали нас проклятиями, пока кебы огибали здание. Когда экипажи остановились у заднего входа, я набрал воздуха, прежде чем открыл дверь. Едва я это сделал, как в кеб ворвались струи ливня, и мои зонт и пальто оказались совершенно бесполезны перед натиском стихии.

Пока мы бежали к дверям, Макгрей прикрывал Катерину своим пальто. Когда до входа оставалось уже меньше ярда, двое безмозглых детин подскочили к нам и нарочно обрызгали нас грязью. Больше всего досталось Мэри — ее платье было испачкано до колен.

— Проклятье, вот за это я и ненавижу шотландцев! — гремел отец, пока мы в жалком виде шагали по коридорам, оставляя на мраморных полах след из потеков воды и грязи.

Катерину дожидались двое рослых констеблей, готовые заковать ее в наручники.

— Мы будем рядом, дорогуша, — сказал ей Макгрей, нежно сжав ее руки, как только констебли защелкнули оковы. — В первом ряду.

На миг глаза Катерины застили слезы. Она сморгнула их, подняла повыше нос и отвела назад плечи.

— Спасибо тебе, Адольфус.