убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

— Я с ним поделюсь, — сказал Глюк.

3.

— Феликс, что Катя говорит! — мадам Глюк, как всегда, влетела в комнату и плюхнулась на стул напротив Феликса Францевича. Феликс Францевич со вздохом свернул "Листок" и взялся за "Бульвар", помешивая сахар в стакане серебряной фамильной ложечкой

— Ты опять загородился газетой! А Кате в лавке сказали такую вещь! Я не поверила своим ушам!

Феликс Францевич покорно опустил газету пониже.

— Что же сказали Кате в лавке?

— Что Цванцигер, это чудовище, предлагал тебе сто тысяч рублей! И что ты отказался!

— Мама, он не предлагал мне сто тысяч, он предлагал всего только десять, и не мне, а нам с Заславским, пополам.

— И ты отказался? — мадам Глюк посмотрела на сына с ужасом. — Фелик, ты что, полный идиот? Даже десять тысяч пополам – это же пять тысяч, это же сумасшедшие деньги! А у нас три месяца в бакалею не плачено, и от пансиона я вынуждена отказаться! Нет, вы только на него посмотрите: мой сын – идиот-бессребреник! Цванцигер потратит эти десять тысяч на адвокатов, они суд обвернут вокруг пальца и его оправдают! А мой идиот сын будет кушать свой сухой кусочек хлеба и упиваться свой честностью!

Мадам Глюк немножко подумала, и в голову к ней влетела новая, свежая мысль:

— Так, может, ты и с таможни ничего не приносишь, не потому, что тебе не дают? А потому, что ты не берешь?

— Мама! Я заработал на этом деле пятьсот рублей, почти половину моего годового жалованья – по-моему, вполне достаточно!

— Да, тебе кинули какую-то жалкую тысячу, и ты еще пять сотен отстегнул этому околоточному – сотни с него бы хватило! Нет, люди добрые, посмейтесь с меня – я таки да родила идиота!

4.

— А что, Акинфий Мефодич, выходит, что правы были таки да вы! — сказал Заславский со вздохом. Вздох проистекал от того, что жалко было Константину Аркадьевичу покидать уже слегка насиженное место: полицмейстер, слегка за своеволие пожурив, перевел Заславского в сыскной отдел, в городское полицейское управление. — Насчет Цванцигера. Помните, как вы тогда сказали: "…или муж жену убивает, или жена мужа". Так вот и вышло: муж убил жену.

Акинфий Мефодьевич угостился из бонбоньерки на этот раз карамелькой, причмокнул, сокрушенно причмокнул. И для него, и для Заславского этот день (июля пятнадцатого) был в Фонтанском управлении последним. Но если Заславский уходил на новое место – в городе, и с повышением, то для Акинфия Мефодьевича наступала совсем пасмурная пора – дали Акинфию Мефодьевичу отставку. А на его, письмоводителя, место взяли молодого человека, машиниста пишущей машины. И пишущая машина уже прибыла, подержанная, но в хорошем, по словам участкового пристава, состоянии (пристав уже вышел из своего запоя и приступил к исполнению обязанностей).

— Да, — со вздохом согласился Акинфий Мефодьевич, — и впрямь оказалось, как оно завсегда бывает…

Еще раз вздохнул.

И удовлетворенно причмокнул карамелькой.