убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

Говорил Цванцигер-Бреммер громко, четко, и голос его не дрожал. Будто и не он всего лишь какой-то час назад плакал и пытался поцеловать Глюку руки, и сулил деньги, много денег – только чтобы Глюк не вез его к полицмейстеру!

Феликс Францевич посмотрел на Цванцигера-Бреммера с гадливым недоумением.

— И вы не ударили ее по голове, не пытались задушить? Вы мирно с нею расстались? И вы не плеснули керосином из бидона на дверь флигеля, и не поднесли спичку? И не отпрыгнули, чтобы не занялись ваши брюки, забрызганные понизу керосином? И не убежали поспешно, позабыв затворить за собой калитку? И не бросили бидон в кусты возле дачи мадам Штранц? Нет? И не вы, вернувшись на дачу утром – как же! пожар! ваше имущество сгорело! – не вы, Генрих Михайлович, убили Константина Петрищенко? Вы не взяли его за шею – вот так, со спины, двумя руками, и не окунули его лицо в жидкую грязь, оставшуюся от пруда, вы не держали его, пока он этой грязью не захлебнулся, хотя он и пытался вырваться, и барахтался, и кричал, должно быть, звал на помощь?

Цванцигер взгляда Глюка не выдержал, или, может быть, не выдержал воспоминаний – он снова закрыл лицо маленькими своими ладошками, и даже всхлипнул.

— Господин полицмейстер, — сказал Феликс Францевич, — вы уж простите, что я, лицо частное, вмешался в вашу розыскную работу. Но, боюсь, вывернулся бы сей господин, скользкий он, как налим. А теперь я, с вашего позволения… мы, с вашего позволения, откланяемся, — поправился он, поймав взгляд Квасницкого. — До свидания.

——————————————

*конфиденциально (нем.)

**мой бог (нем.)

*** навсегда (нем.)

****любовницу (нем.)

*****развод (нем.)

1.

— Все-таки, Феликс, не пойму я, почему Цванцигер навесил замок на дверь флигеля, — сказал Квасницкий, когда приятели уселись под тентом уличного кафе, и Леонид Борисович, дабы отпраздновать завершение расследования, заказал две кружки пива. — Зачем ему нужно было, чтобы пасынки Новиковой погибли?

— Да ничего он не навешивал! — с досадой произнес Глюк. — Это Анна, старшая из барышень, замок не отперла, хоть и ни за что теперь не признается. Совпадение случайностей, как Зотиков выражается. Это шалость была, и только. А теперь, в результате этой шалости, Анна стала богатой невестой.

— Ну, так не теряйся! Года два у тебя на ухаживание имеется, с семьей ты теперь знаком… Вперед, мой друг Глюк – и ты станешь Екатеринославским помещиком! — и Ленчик, довольный, захихикал и отсалютовал Феликсу кружкой с пивом.

— Спасибо, возьмите себе, — сказал Глюк, приподнимая в свою очередь кружку. — Кто на ней женится – очень сильно рискует. Такая убьет – и не поморщится, и не признается, и не разрыдается, как Бреммер. Я лучше Настеньку дождусь.

2.

— Ах, мосье Глюк, я столько наслышана!.. Замечательно!.. Мне теперь все так завидуют, что я с вами знакомая!.. — ворковала Александра Николаевна, милосердная сестра, провожая Глюка в комнату больной. — А Софья Матвеевна как духом воспряла! Прямо оба глазика открыла, и сама, без какой-то помощи, в кровати села, и внятно так произнесла: "Я не зря в него верила!" – и знаете, она таким могучим басом говорит…

Глюк кивнул. Свою шляпу-канотье он прижимал к груди, и слегка робел.

Софья Матвеевна, в кружевной на плечах накидке, сидела в постели, обложенная подушками. На голове ее топорщился огромный, тоже кружевной чепец.

— А, Феликс Францевич! — прогудела она басом. — Спасибо, что зашли! А я тут было помирать собралась, да раздумала: все ж девочки у меня на руках, хоть и гусыни, а родная кровь. И младшие Лизаветины – им без матери и так тяжко, на кого ж я их брошу! Не на Никиту же Иваныча – тем более он на старости лет с глузду съехал, жениться собрался, на свой хозяйке квартирной. Он, шельма, оказывается, давно, уже лет пять, к ней подъезжал, да она отнекивалась, в деревню ехать не хотела. Так знаете что? Он в отставку попросился! И женится! А что? Вон дед его женился в восемьдесят лет, а ему, Никите, даже и семидесяти еще не исполнилось… Только мне теперь нового надобно управителя искать.

— Про Лизавету знаете? — спросила она, чуть понизив голос. Глюк кивнул. — Докторишко этот, Шталь… как его? Штальгаузен обнадеживает, однако так как-то… вяло. И Блюм – я ему верю, хоть он, кажется, и шарлатан, – Блюм тоже ничего хорошего не обещает. Ну, да ничего, вот немного поправлюсь, в Швейцарию ее повезу, да и Анну заодно – по слухам, там эти психические да нервические болезни успешно вылечивают… Ну, и… — Софья Матвеевна, покопавшись под подушкой, вытащила длинный измятый конверт. — Это вам. То, что обещано. Никита Иваныч намекал, что еще бы околоточному надобно что-то дать, ну, да он только службу свою исполнял – вот пусть его полицмейстер и награждает!