убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

— Мало ли где господин Цванцигер мог брюки керосином попачкать, — недовольно произнес Воскобойников, по-прежнему подняв брови, и задумчиво пошевеливая усами.

— Так ведь рыдал, пока мы с господином Глюком его на извозчике везли, руки нам целовать пытался, деньги предлагал, начал с тысячи рублев, а закончил целыми десятьми тысячами, по пять на каждого…

— Это der Fehler, ошибка, — вмешался вдруг Цванцигер. — Это обстоятельства так выложились… сложились, то есть стеклись.

Он сидел уже не поникнув, как прежде, но выпрямившись, и на самом краешке дивана, как будто готов был немедля сорваться с места.

— Я есть готовый все объяснить, но Konfidentiell*, только для вас, господин полицаймайстер!

— Да чего уж там, — хмыкнул Воскобойников, — не стесняйтесь, господин Цванцигер. Репутация ваша уже и так хорошо промоченная, сплетней больше, сплетней меньше…

— О, mein Gott**! — Цванцигер таки вскочил и подбежал к столу Воскобойникова, судорожно жестикулируя маленькими своими ручками. — Господин полицаймайстер, эта сплетня имеет возможность погубить меня навсегда, für immer***! Я, пожилой мужчина, я есть сошедший с ума человек, я имею молодую die Geliebte****, возлюбленную, она имеет мужа, и я имею жену… Mein Gott!

— Так чего же проще – скажите, кто она, я с нею поговорю, если она подтвердит, то и незачем вам беспокоиться, — проговорил Воскобойников, слегка отодвинувшись – Цванцигер перегнулся через стол и дышал почти в самый нос полицмейстера.

— О, она nicht, не скажет, она очень fürchtet… — Цванцигер беспомощно оглянулся по сторонам.

— Боится, — подсказал Жуковский.

— Ja, боится свой муж… Я никого не убивал, как я могу кого-то убивать? Зачем? Я просто немножко грешил, да!

Глюк, наблюдавший за этой сценой, брезгливо скривив губы и пощипывая усики, встал со стула, взял господина Цванцигера за воротник и отвел на прежнее его место, на диванчик у двери, где и усадил. Господин Цванцигер на Глюка смотрел со страхом, и не сопротивлялся.

— Если позволите, господин полицмейстер, я вам все расскажу, — сказал Феликс Францевич, и, дождавшись кивка, начал:

— Эта история, мне думается, началась более тридцати лет назад, и не у нас, а в Швейцарии, откуда родом была покойная мадемуазель Рено, и откуда происходит господин Цванцигер. Сомневаюсь, кстати, что это настоящее его имя, но, думаю, если навести справки в Швейцарии, многое можно выяснить. Например то, что мадемуазель Рено прежде была замужем…

Полицмейстер нехотя кивнул:

— Мы запросили швейцарскую полицию. Рено – это ее девичья фамилия. Замужем была, но недолго, два года всего, имеет ребенка, девочку, то есть девочка уже взрослая, живет в приюте для душевнобольных. Приют частный, и Рено переводила из России деньги на содержание ребенка. А ребенок носит фамилию Бреммер.

— Вот как? — Глюк посмотрел на Цванцигера – тот закрыл лицо руками. — Ваша настоящая фамилия Бреммер, Генрих Михайлович? И, должно быть, вы не только не Цванцигер, но и не Генрих, и не Михайлович? Вы не просветите нас, господин полицмейстер?

Воскобойников погладил усы, хмыкнул, скорее удивленно, чем недовольно, и сказал:

— Отец Рено – преподаватель словесности в частном пансионе, дочь его получила подготовку школьной учительницы и нашла место в немецкой части Швейцарии, в сельской школе. Очень скоро она вышла замуж за сына владельца местной сыроварни Конрада Бреммера – против воли и своего отца, и старшего Бреммера. Через время Конрада Бреммера обвинили в изнасиловании и убийстве работницы сыроварни, но он успел бежать, бросив беременную жену. Полиция его так и не нашла, хоть и искала.

— Вот, Никита Иванович, та страшная тайна Матильды Яковлевны, которая не позволила ей выйти за вас замуж – она была уже замужем, замужем за насильником и убийцей! — повернулся Глюк к Зотикову. Цванцигер (или уж называть его настоящим именем, Бреммер?) глухо при этих Глюка словах застонал. — Матильда Яковлевна, отказавшись от замаранного имени и приняв девичью фамилию, поступила на службу к Полоцкой и уехала в Россию. Ее муж, насильник и убийца, тоже взял себе новое имя, раздобыл документы – опять убили кого-нибудь, а, Бреммер? – и, желая быть подалее от места своего преступления, и, должно быть, от брошенной им жены, бросился в бега. А то, что и он перебрался в Россию, в том нет ничего странного – страна наша велика, и затеряться в ней легче, чем, допустим, в Германии или Австрии. И немцы, приехавшие сюда работать и наживать капиталы, давно у нас никого не удивляют. И как мы привыкли думать: мадемуазель – значит, француженка, а ведь она может быть и из Бельгии, и из Люксембурга, и из Швейцарии. А раз немец – значит, происходит из Германии! Или же наш, русский. А про Австрию, и про тот же Люксембург, ту же Швейцарию мы обычно и не вспоминаем! И за тридцать лет Бреммер успел привыкнуть быть Цванцигером, и думать забыл о своем преступном прошлом, и не думал о своем преступном настоящем – ведь раз он женат, и жена его жива, то по всем законам брак его с Людвигой Карловной незаконен. А ведь деньги – у нее, у Людвиги Карловны! И сыновья – незаконнорожденные сыновья ваши, Бреммер!