убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

Если сократить речь Константина Аркадьевича до необходимого (информативного) минимума, то получится следующее:

1 — почти никто из опрошенных на гувернантку и ее поведение особого внимания в тот вечер не обращал. Была она тиха, молчалива, как это полагается всем гувернанткам, занималась своими питомицами (или – по утверждению Ираиды Дмитриевны, НЕ занималась, поскольку замечаний им не делала), в общую беседу не встревала, и вообще оставила по себе воспоминание чего-то увядшего, пожухшего, как трава после месячной засухи. Единственная Анна Кирилловна Синявская, знававшая мадемуазель Рено еще в прежние времена, с нею, с Матильдой Яковлевной, немного беседовала. По словам Анны Кирилловны, мадемуазель была спокойна, и никаких признаков ни внутреннего возбуждения, ни расстроенных чувств в гувернантке мадам Синявская не заметила. За исключением одного только момента: за ужином, когда господин Цванцигер своей соседке по столу Ираиде Дмитриевне что-то рассказывал, и закашлялся (а кашель у Генриха Михайловича своеобычный, эдакое кхеканье), Матильда Яковлевна как-то вдруг встрепенулась, и посмотрела на господина Цванцигера долгим и внимательным взглядом. И даже ее самоё, Анну Кирилловну, обратившуюся к гувернантке с каким-то незначительным вопросом, не услышала. А после Матильда Яковлевна опять стала спокойная, только время от времени слегка улыбалась, по выражению Анны Кирилловны "иронически".

2 — и господин Синявский, и господин Захаров вечером остались не весьма удовлетворены. Поскольку из светских развлечений оба признавали только лишь карты, и только лишь вист, удачный вечер по их мнению, состоял в удачно составленной и успешно проведенной карточной партии. Однако на даче госпожи Новиковой удовольствия от карт они не получили. Мало того, что усадили их на открытой ветру веранде: и в бок господину Захарову дуло, и карты со стола слетали, – так еще и один из партнеров, господин Цванцигер, довольно часто вскакивал с места и (извинившись, конечно) выходил. И отсутствовал когда пять, когда десять минут, а когда, возможно, что и больше.

3 — двадцать девятого, июня дня, господин Цванцигер посетил дачу Синявского Петра Ильича, адрес каковой – улица Длинная, 49 номер, то есть от собственной господина Цванцигера дачи находится в непосредственной близости – через переулок и еще один участок. Прибыл в собственном экипаже, которым правил самолично. Убыл задолго до окончания торжества, около одиннадцати часов пополудни. А домой, по показанию горничной Цванцигеров, Оксаны Нетудыхатки, явился в три с половиною часа пополуночи – Людвига Карловна, мужа дожидаясь, не спала и время заметила. Где был в продолжении четырех с половиною часов?

4 — по показанию той же Нетудыхатки Оксаны, брюки господина Цванцигера, бывшие на означенном в тот вечер, запачканы были керосином, и на следующий же день отданы в стирку.

5 — по утверждению госпожи Синявской, Анны Кирилловны, в вечер именин от Генриха Михайловича заметно припахивало керосином. Запах этот сохранился и в экипаже господина Цванцигера, и пятно от пролитого керосина на полу под сиденьем, как если бы перевозили в экипаже керосин в незакрытом сосуде, вроде бидона без крышки, и керосин сей при езде расплескивался.

6 — в кустах, что растут вдоль забора дачи мадам Штранц, соседней с дачей господина Цванцигера по Короткому переулку, найден почти новый, но помятый и без крышки бидон из-под керосина. Обитатели дачи госпожи Штранц бидон этот не признали, говорят, что никогда его прежде не видели.

7 — калитка, запертая Семеном на ключ еще до взятия того под стражу, и во все дни пребывания Семена под стражею стоявшая запертой, утром оказалась растворенной, и замок без следа взлома, ключ же был (и есть) только у Семена. Ну, и у семейства Цванцигеров, разумеется.

8 — ладони у господина Цванцигера маленькие, пальцы тонкие и короткие, пишет одинаково свободно правою и левою, трость всегда держит в левой руке.

Окончив доклад, Заславский присел рядом с господином Цванцигером на жесткий диванчик, не с той стороны, где притулился Кондратенко, а ближе к двери. Генрих Михайлович, слегка зашипев, от Заславского отодвинулся.

Воскобойников, выслушав доклад, пошевелил усами, не недовольно, но задумчиво. И брови поднял:

— Однако вы, Константин Аркадьич, насчет улики заметили – так я такой улики не увидел. Бидон под забором мало ли кто в кусты кинуть мог!

— Так, ваше высокоблагородие! — Заславский вскочил, — штаны… извиняюсь, брюки в керосине – вот она, улика! А бидон почти что новый, можно по лавкам пройти, поспрошать, кто покупал, когда, прислуге предъявить для опознания – в доме господина Цванцигера, и на окрестных дачах. Откуда-то он взялся, в кустах, и не так давно, а то бы его Павка, Криворучихи младший сын подобрал бы: он всяческим ломом и старьем промышляет, подбирает, где что плохо лежит. А он аккурат с двадцать девятого на промысел не выходил – напился на Петра и Павла, подрался, отлеживается.