Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Соколов улыбнулся:

— С кем?

— Да с Евкарпием Воробьевым, сменщиком моим, он как раз дежурил. А имя его и впрямь неавантажное. Коли поп сердце держит на родителей, вот и обзовет, будто на лоб клеймо приложит. В нашей деревне две сестренки-близняшки жили. Одну звали Голиндуха, а другую еще хлеще — Еликонида. Тьфу! — Городовой засмеялся заливисто, как смеются только очень бесхитростные добрые люди. — Так за сестренок никто и не посватался. — Спохватился. — Ай, о чем это я? Про Евкарпия, значит, при нем все и случилось.

Сыщик равнодушно, словно невзначай, спросил:

— А чего стряслось?

— Как — чего? Вы про Степана Васильевича ведь разговор интересующий ведете…

— А этот Евкарпий разве причинен?

Городовой глубоко вздохнул, помялся, пожевал губами. Наконец, медленно произнес:

— Ндравный он, Евкарпий. Ругатель. Дысциплины в нем нет. Все время со всеми цепляется, норовит скандал учинить. Как что поперек его — в драку! — Вдруг осекся, словно лишнее сказал. Помолчал, потер барашковой рукавицей розовый нос. — А вообче он к начальству подобострастный, особливо если трезвый. И дурного господину прокурору сделать ничего не мог.

Соколов подождал, не добавит ли чего городовой, но тот стал скусывать сосульки с усов, надолго умолк. Сыщик осторожно полюбопытствовал:

— Василий, коли твой Евкарпий ни в чем не виноват, так что ты мне его портрет изображал?

Городовой попрыгал на месте, похлопал себя по бокам рукавицами и невозмутимо отвечал:

— Понимаю, что вы об нем приехали интересоваться? Вот я и доложил. Его дежурство-то было. И в сыскной об ем расспрашивали, и его туда таскали. — Доверительно произнес: — Только Евкарпий ни в чем не виноват, это я вам точно докладаю. Так что, ваше превосходительство, не сумлевайтесь.

Соколов вдруг схватил городового за борта тулупа, страшно взглянул в его глаза, громко прошептал:

— Чего крутишь, Василий? Бога не боишься? Ты пособник? На каторгу захотел, а?

Городовой смутился, уставился взглядом в мостовую. Вновь глубоко вздохнул и решительно произнес:

— Господин начальник, я не пособник. Как отцу родному скажу: взаправду толком ничего не знаю. — Вновь громко похлопал себя по бокам. — Но что точно, Евкарпий и впрямь все последние дни ходит мрачный. Убитый какой-то. Может, совесть угрызает? Пить ежеденно начал. — Постучал рукавицей по шее. — Будто с отчаяния. На пост позавчера заступил, а сам на ногах нетвердо колеблется. Ну виноват я, не доложил об нетрезвости. А как доложишь? У нас за такие дела в момент — под зад коленом.

— Где Евкарпий живет?

— Да тут, во владении купца Кузьмы Григорьевича Лобачева. Во-он подъезд, со стороны Ленивки. Нумерок квартиры первый, в полуподвале. А если вас интересует господин пропавший прокурор, то он тоже в этом подъезде, только во втором этаже.

— На, возьми, сам пропусти нынче рюмочку и купи матушке чего потребно! — Соколов протянул «зелененькую» — три рубля.

Городовой замахал руками:

— Никак нельзя на посту подношения принимать и водку употреблять.

— Разве?

— Так точно, ваше превосходительство! Параграф шестой «Инструкции городовым московской полиции» гласит: «Строго воспрещается во время отправления на улицах и вообще в публичных местах служебных обязанностей курить табак и употреблять горячительные напитки». — Городовой, гордый доскональным знанием инструкции, весь сиял счастьем, глаза его горели. Поднял руку, наставительно повторил: — Строго воспрещается!

Соколов добродушно улыбнулся:

— А дальше забыл? Ведь в этом же параграфе написано: «Строго запрещается с посторонними лицами входить в какие-либо разговоры». Но мы с тобой, Василий, ведем разговоры, стало быть, нарушаем!

Городовой засмеялся:

— Меня не поймаете! Дальше продолжение идет: «Если эти разговоры для одного только препровождения времени». А у нас, понимаю, для пользы следствия. Спасибо вам за подношение. Вы, ваше превосходительство, как в душу мне глядели: матушку на извозчике вести надо, а в доме нынче и двугривенного нет. Все родителям в деревню отправил, неурожай у них был, хлеба и до Рождества не хватило. Дай вам Бог здоровья, а я про вашу милость много чего хорошего слыхал.

Сыщик вошел в подъезд. Как и во всех старых постройках, он был невелик, с двойными дверями.

Опустился на несколько ступенек вниз.

Звонок отсутствовал. Соколов долбанул кулачищем в толстенную дубовую дверь.