Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

При виде Соколова она поспешила открыть дверь лифта. Вежливо осведомилась:

— Аполлинарий Николаевич, вся Москва толкует о пропавшем прокуроре. Что полиция, еще не нашла его?

— Обязательно найдем, Изольда Константиновна!

— Уж сделайте одолжение! Мне подружки говорят, чтоб я вас лично попросила.

Соколов улыбнулся:

— Буду стараться!

Не знал, не ведал гений сыска, что занавес таинственности над этим жутким делом совсем скоро приоткроется.

Соколов вкусно отобедал. Попивая крепкий чай, он проглядывал газеты.

Вдруг загремел бронзовый, с вертушкой дверной звонок, какие были в ходу до изобретения электрических: дзынь, дзынь!

На сердце возникла легкая, беспричинная тревога. Сыщик подумал: «Никак, что-то случилось?»

Предчувствие его никогда не обманывало.

Горничная Анюта, перегнув осиную талию, заглянула в столовую:

— Аполлинарий Николаевич, пришел дворник Платон, вас спрашивает.

Этого Платона за некую провинность Соколов не так давно засунул головой в унитаз. Правда, сию неприятность дворнику весьма скрасила «синенькая» бумажка — пять рублей, которую, сжалившись, подарил ему граф. Соколов удивился:

— Это еще зачем? — Малость подумал, великодушно кивнул головой: — Допусти.

Вошел, кланяясь и широко улыбаясь, Платон. Это был невысокий курносый мужичок в романовском, явно с чужого плеча полушубке. На продубленном морозами и солнцем лице хмельным весельем светились небольшие голубые глазки. Борода была аккуратно подстрижена, а патлатые волосы, напротив, торчали в разные стороны. В руках он держал довольно странную керамическую вазу с крышкой.

— Ваше сиятельство, — Платон, предвкушая крупные чаевые, едва не лопался от счастья, — вам просили передать. Дескать, в сладостный дар и на вечную память. И вот еще письмо — к подарку. Завсегда рад служить вашему сиятельству.

Соколов оставил чай, подошел к вазе, взял ее в руки, повертел и так и этак. Со стороны донышка разглядел товарный знак: горящий факел и надпись по-немецки: «Пауль Мезнер, Берлин». Потряс вазу и, услыхав звуки, удивленно поднял бровь.

Поставив вазу в угол, медленно разорвал конверт, вытащил исписанный лист почтовой бумаги. И обычно невозмутимая физиономия сыщика так на мгновение переменилась, что это не укрылось от графини. Она поднялась из-за стола:

— Что это, Аполлинарий Николаевич?

Соколов еще раз пробежал глазами бумагу и обратно спрятал ее в конверт:

— Так, пустяки разные! Это касается лишь полиции. — Уперся взглядом в Платона: — Кто тебе это дал?

— Мужчина, из себя видный, продолговатого роста, одет чисто. В руке тросточка, шапочка на них пирожком.

— Возраст?

Платон неопределенно пожал плечами.

— Хрен его… — запнулся, виновато посмотрел на графиню, — прошу извинительного пардона, ваше сиятельство, кто, значит, его разберет. Может, годов тридцати. Или сорока.

— С бородой?

— Никак нет, ваше превосходительство! Щечки у них бритые, а под носом, как положено, усики, — Платон показал на себе. — Чего не так?

— Он что говорил?

— Ничего, только спросил: «Ты здешний дворник? Отдай подарки на вечную память Соколову, который из полиции». — Чуть помялся. — И пятиалтынный дал — «за труды».

Графиня с изумлением глядела на мужа. Впервые она видела его взволнованным, хотя он пытался казаться абсолютно спокойным.

Мария Егоровна нежно погладила мужа по руке, просяще заглянула ему в глаза. Сказала по-французски:

— Я ведь начну выдумывать самые несуразные страхи, а в моем положении волноваться нельзя.

Соколов медленно произнес:

— Конечно, Мари, ты права. — Посмотрел на дворника: — Свободен! Анюта, проводи! — Спохватился: — Дай Платону гривенник, нет, полтину.

Соколов задумчиво походил по комнате, не выпуская из рук письма и словно раздумывая: «Надо ли такое читать супруге?»

Наконец горько вздохнул:

— Мари, пусть тебе это станет известно от меня. Все лучше, чем узнать из газет, которые скоро станут об этом трубить. Я сейчас дам тебе сию гнусную бумажку, но, милая Мари, учти: все эти угрозы глупы и вздорны до восхищения. Воспринимай это как воскресный анекдот в «Ниве». Садись в креслице, улыбнись и огласи вслух.

Мари, сгорая от присущего всем персонам прекрасного пола любопытства, осторожно расправила бумагу и, тщательно выговаривая слова, стала читать:

— Предательское правительство и гнусное самодержавие закабалили народ. Они нещадно хлещут своим бичом по изнуренному телу рабочего пролетариата. Где же, наконец, предел преступной алчности капитала? Но желанная свобода не придет сама. За нее нужно бороться до последней капли крови. Пролетариат верен своей борьбе. Пусть зарвавшаяся буржуазия и ее опричники знают: в лице пролетариата они встретили своего заклятого врага, которому, кроме своих цепей, терять нечего.