Луиза Пенни - Долгий путь домой

– Я совершил ошибку, – сказал Мэсси. Он помолчал несколько секунд, вспоминая давние времена. – Знаете, Нормана уволили не за его безумные убеждения. Мы в те времена были довольно либеральным заведением. Хотя его теории не одобрялись, и студенты его не уважали. Да и внешность его этому способствовала.

– Он выглядел безумным? – спросила Рейн-Мари, и профессор Мэсси неожиданно рассмеялся:

– Мы все похожи на сумасшедших. А он напоминал банкира. Процветающего банкира. Все остальные были слегка пообтрепавшимися или старались иметь такой вид. Это был стиль того времени. Теперь мы все пытаемся выглядеть успешными, респектабельными.

Он посмотрел на свою одежду, потом перевел взгляд на неряшливо одетую Рут.

И Рейн-Мари подумала, что, если бы полотно на мольберте не оставалось в неприкосновенной чистоте, профессор Мэсси вряд ли выглядел бы столь респектабельно.

– Почему же его уволили, если не за теорию десятой музы?

– Я состоял в ученом совете, и мы долго спорили об этом. Норман не проявлял склонности к насилию, по крайней мере тогда. В том-то и проблема, когда имеешь дело с такими вещами, верно? Трудно уволить человека на основании одного подозрения, что он может совершить что-то подобное.

– Но что заставляло вас думать, что у него проявится склонность к насилию? – спросила Рейн-Мари.

– Мы толком не знали. У него случались иногда словесные вспышки. Его сотрясало от ярости. Я пытался поговорить с ним, но он отвечал, что никаких проблем у него нет. Он говорил, что настоящие художники всегда страстные люди. Только и всего. Страстные.

– Вы ему не поверили?

– Возможно, он в чем-то был прав. Возможно, настоящие художники – люди страстные. Многие даже чокнутые. Но вопрос стоял не так: мы не выясняли, какой он художник, мы пытались понять, насколько он подходит для роли преподавателя.

– И по какому поводу он злился? Что выводило его из себя?

– Он злился на любого, кто не соглашался с его теорией десятой музы. На любого, кого считал посредственностью. Эти два обстоятельства были у него взаимосвязаны. К сожалению, с течением времени он становился все более и более неуравновешенным. Мы не знали, когда он перейдет через край и кого заберет с собой. Мы приняли решение защитить студентов. Но все равно опоздали.

– Произошел какой-то несчастный случай? – спросила Рейн-Мари.

От Рут не было никакого проку. Рейн-Мари вообще не была уверена, что та слушает. Когда она смотрела на профессора Мэсси, по ее лицу гуляла идиотская улыбка.

– Не насильственного свойства, – ответил профессор. – По крайней мере, обошлось без физического воздействия. Не сказав никому и не получив разрешения администрации, Себастьян Норман устроил «Салон отверженных».

– Клара Морроу рассказывала об этом. Что он собой представлял, этот салон?

– Выставка, параллельная настоящей. На ней размещались отвергнутые работы.

– А почему это так плохо?

Рейн-Мари немедленно почувствовала его осуждение. Он излучал волны неодобрения. Направлял их на нее. И она пожалела, что спросила. Умом она понимала, что это глупо. Вопрос не выходил за рамки допустимого. Однако нутром она чувствовала, что расстроила своего собеседника тем, что не знает ответа.

Даже Рут покинула ее. Она встала и принялась разглядывать картины на стенах. Задерживалась перед каждой из них. Насколько знала Рейн-Мари, никогда прежде Рут не уделяла столько внимания работам Клары или Питера.

– Вы преподаватель? – спросил профессор Мэсси.

Рейн-Мари покачала головой:

– Я библиотекарь.

– Но дети у вас есть.

– Двое. Уже взрослые. И два внука.

– И когда они ходят в школу и плохо выполняют задание, вы бы хотели, чтобы преподаватель позорил их перед всем классом? Перед всей школой? Высмеивал?

– Нет, конечно нет.

– А профессор Норман именно этим и занимался. Спросите вашего друга Клару, что она чувствовала. Что она чувствует до сих пор. Они – молодые люди, мадам Гамаш. Они одаренные, многие из них обидчивы. Их всю жизнь унижали за то, что они выплескивали свою творческую энергию. Мы живем в обществе, которое не любит тех, кто выделяется из общей массы. Когда ребята поступают в колледж искусств, они, вероятно, впервые в жизни чувствуют себя в своей тарелке. В безопасности. Чувствуют даже не свою значимость, но свою ценность.

Он смотрел ей в глаза, говорил тихим и спокойным, почти завораживающим голосом. И Рейн-Мари снова ощутила притягательную силу Мэсси, хотя тот и достиг почтенного возраста. Каким же магнитом он, вероятно, был в расцвете сил!