Луиза Пенни - Долгий путь домой

Он был на месте.

По-видимому, он всегда был на месте. И теперь Рейн-Мари стала замечать другие вещи. Подушку и аккуратно уложенные поверх нее одеяла рядом с потрепанным диваном.

Микроволновку на столе рядом с заляпанной красками раковиной. Электроплитку. Маленький холодильник.

Она оглядела классную комнату и поняла, что та похожа скорее на мастерскую, чем на аудиторию. И скорее на чердачное помещение – жилое помещение, – чем на мастерскую.

Рейн-Мари снова посмотрела на старика. На нем идеально сидели отглаженные вельветовые брюки, накрахмаленная хлопчатобумажная рубашка, легкий вязаный жилет. Все чисто. Аккуратно.

Как же так получилось? Были ли у него когда-нибудь жена и дети? Дом в Аннексе? [76]

Может быть, дети уехали. Жена умерла.

А он перестал ездить домой. И мастерская превратилась в его дом. Здесь его окружали знакомые успокаивающие запахи. И чистые холсты. Сюда в любой час могли заявиться студенты. Задавать ему вопросы. Выпить пива, съесть сэндвич и поговорить о претенциозной чепухе.

Рейн-Мари взглянула на холст на мольберте.

Как давно он находится там пустой?

– Нет, не к насилию, – ответил профессор Мэсси. – По крайней мере, не к физическому. Пока. Но мы не могли рисковать. Себастьян Норман склонен к мессианству. Он из тех людей, кто придерживается твердых, непоколебимых взглядов. Мы, конечно, не знали этого, когда нанимали его. Он должен был преподавать теорию живописи. Вы можете подумать, вполне безобидный курс. – Мэсси улыбнулся. – Мы, видимо, не очень четко объяснили ему, что он должен преподавать теорию живописи, а не свою собственную. И довольно быстро поняли, что у нас с ним проблема.

– В чем она заключалась? – спросила Рейн-Мари.

– Недовольство в коридорах. До меня стали доноситься обрывки студенческих разговоров. В основном насмешки, издевательства. Мой инстинкт всегда требует защитить коллегу-преподавателя, и я спросил у студентов, что они нашли смешного. И они ответили.

– Продолжайте.

– Теперь это звучит так глупо…

Профессор Мэсси, явно смущенный, скосил глаза на Рут. Рейн-Мари молча ждала, и наконец профессор преодолел свою нерешительность:

– По всему выходит, профессор Норман верил в десятую музу.

Он поморщился, словно извиняясь за глупость сказанного.

Рут подала голос:

– Но муз всего девять.

– Вот именно. Девять дочерей Зевса. Они персонифицируют знания и искусства. Музыку, литературу, науку.

– Но не живопись, – подхватила Рейн-Мари. – Я вспомнила. Музы для живописи не существовало.

Теперь профессор Мэсси обратил на Рейн-Мари все свое внимание. Причем самое пристальное. Она ощутила всю силу его личности. Не насилие, а преобладание. Покровительство.

Она почувствовала его ум и спокойствие. И впервые в жизни пожалела, что не стала художником. Хотя бы только ради того, чтобы учиться у этого профессора.

– Странно, не правда ли? – сказал он. – Девять муз. Целая бригада. И ни одной для живописи и скульптуры. Бог свидетель, греки любили свои фрески и скульптуры. Однако музы для этих видов искусства они не назначили.

– Почему? – спросила Рейн-Мари.

Мэсси пожал плечами и поднял седые брови:

– Никто не знает. Конечно, есть разные теории.

– А это возвращает нас к профессору Норману, – сказала Рейн-Мари. – Какую теорию предлагал он?

– Я никогда не говорил с ним на эту тему напрямую, – ответил Мэсси. – То, что мне известно, я собрал по кусочкам из разговоров со студентами. Сейчас я даже не уверен, что излагаю верно. Столько лет прошло. Я лишь знаю, что он верил в существование десятой музы. И считал, что нельзя стать великим художником, если не найдешь ее.

– Неужели он верил, что десятая муза обитает в реальном пространстве? – спросила Рейн-Мари. – Что можно постучать в дверь и войти к ней?

– К сожалению, я не знаю, во что на самом деле верил профессор Норман. Это было так давно. Я должен был предвидеть. Моя вина. Ведь я лично рекомендовал колледжу принять его на работу.

– Почему?

– Я видел несколько его работ и счел их многообещающими. Норман только недавно приехал в Торонто. Ни денег, ни связей. Мне казалось, он идеально подходит. Он мог преподавать на условиях частичной занятости, зарабатывать кое-какие деньги, обрастать знакомствами.

Он замолчал. Вся энергия, вся сила его личности, казалось, растратили себя, и замечательный профессор словно сдулся. Одна только мысль о профессоре Нормане лишила его жизненных сил.