Луиза Пенни - Долгий путь домой

Гамаш стоял у двери между кабинетом и галереей и наблюдал за реакцией посетителей на творчество Ганьона.

– Арман? – позвала его Клара.

Он закрыл дверь и присоединился к остальным, собравшимся у стола.

За ланчем они обсуждали, что делать дальше. Перед этим они отправились в хижину, которую снимал Питер. Она ничуть не походила на очаровательное квебекское шале. Убогое, дешевое однокомнатное сооружение, скорее заслуживающее называться халупой.

Хозяйка помнила Питера.

– Высокий. Англоязычный. Платил наличкой, – сказала она и с отвращением оглядела комнату, насчет достоинств которой не испытывала ни малейших иллюзий. – Сдается помесячно. Вас интересует? – Она уставилась на Клару как на наиболее вероятную клиентку.

– А в гости к нему кто-нибудь приходил? – спросила Клара.

Домовладелица посмотрела на нее так, словно это был очень глупый вопрос. Вероятно, он действительно был глупым, но не задать его Клара не могла. Как и следующий…

– Он не спрашивал вас о человеке по имени Норман?

На этот вопрос она получила такой же ответ, как и на предыдущий.

– Вы знаете человека по имени Норман?

– Слушайте, вы будете снимать дом или нет?

– Нет.

Хозяйка заперла дверь домика.

– Он не говорил, зачем сюда приехал? – сделала еще одну попытку Клара, пока они стояли перед закрытой дверью.

– О, конечно, мы вели долгие беседы за фондю и белым вином. – Она неприязненно посмотрела на Клару. – Я не знаю, зачем он сюда приехал. Мне все равно. Он платил наличными.

– Он не сказал вам, куда направляется дальше? – упорствовала Клара перед лицом очевидного поражения.

– Я не спрашивала, а он не говорил.

И это было все.

Они вернулись в ресторанчик и наелись бургеров.

– Что теперь? – спросила Клара.

– Рейн-Мари сейчас, вероятно, в вашем колледже в Торонто, – ответил Гамаш, посмотрев на часы. – Она сообщит нам, что удалось узнать.

– А до этого? – подала голос Мирна.

– Пожалуй, одну вещь мы можем сделать, – сказала Клара, стрельнув глазами в Гамаша. – Мы можем показать Марселю картины Питера. – Она положила руку на свернутые в рулон холсты и спросила у Мирны: – О чем они говорят тебе?

Мирна не оставила без внимания защитительный жест подруги:

– Я так понимаю, тебя не интересует мое мнение как художественного критика.

– Поскольку ты считаешь меня гением, твоя компетентность в данной области бесспорна. Но мне и в самом деле нужно другое.

Мирна пристально посмотрела на подругу:

– Его картины говорят мне, что Питер пребывал в смятении.

– Ты думаешь, он потерял разум? – спросила Клара.

– Я думаю, – неторопливо проговорила Мирна, – что Питер мог себе позволить потерять часть ума. Возможно, для него это было бы не так уж и вредно.

Сказав это, Мирна улыбнулась. Слегка.

– Хорошо. – Клара встала и схватила свернутые в рулон картины. – Идем.

Она зашагала, как английский генерал на Крымской войне, ведущий своих солдат в гибельную атаку.

Оставив позади своих друзей и счет за ланч, она направилась вверх по холму, к Галерее Ганьона.

– У нее есть свой стиль, в этом ей не откажешь, – произнес Жан Ги, поспешно запихивая в рот остатки гамбургера.

Гамаш, оплативший счет, знал, что «стиль» на языке Бовуара вовсе не означает комплимент.

Наконец все они собрались перед столом, и Марсель Шартран развернул холсты.

Верхней оказалась картина с губами.

Пока Шартран изучал картину, Гамаш смотрел на галериста. И понял, что «изучал» – неверное слово. Шартран впитывал ее. Старался не думать о картине, а ощущать ее. Собственно говоря, его глаза были почти закрыты.

Шартран слегка наклонил голову в одну сторону, потом в другую.

На его лице появилась едва заметная улыбка. Его опытный глаз увидел выписанные губы.

Потому что картина была самой улыбкой. Легкомысленная, смеющаяся перспектива.

– Вот тут немного хаотично, – сказал Шартран. – Здесь и здесь. – Он повел рукой над холстом. – Выглядит так, будто Питер просто заполнял пространство, не будучи уверен, что нужно делать. Нет связи. Но должен признать, что тут есть некая… – он поискал подходящее слово, – жизнерадостность.

Клара протянула руку и медленно повернула картину. Подобно тому, как вращается Земля. Медленно. Вокруг своей оси. Пока день не обернулся ночью. Улыбки нахмурились. Смех превратился в печаль. Небеса – в воду.

– О.

Это было все, что сказал Шартран, да больше и не требовалось. Выражение его лица говорило само за себя. Как и внезапно напрягшееся тело.