Луиза Пенни - Долгий путь домой

Они смотрели друг на друга, Гамаш не отступал. Не соглашался с тем, что Мирна может быть права.

– Это просто стул, – произнес он тихим, смягчившимся голосом.

Мирна кивнула:

– Но это не просто кто-то. Это Жан Ги.

– Если бы стул сломался, Жан Ги не расшибся бы, – сказал Гамаш. – Он поднялся всего на полтора фута от пола.

– Я это знаю. И вы знаете, – кивнула Мирна. – Но тут ведь дело не в знании, правда? Если бы жизнь строго подчинялась рациональным правилам, то не было бы войн. Преступлений. Убийств. Реже случались бы разные трагедии. Вашу реакцию, Арман, трудно назвать рациональной.

Гамаш молчал.

Она внимательно посмотрела ему в глаза:

– Может, с вас хватит?

– Хватит? Вы хоть представляете, что я видел в жизни? Что делал?

– Представляю, – ответила она.

– Думаю, нет.

Он посмотрел на нее, и на Мирну нахлынула волна образов. Искалеченные тела. Остекленевшие глаза. Душераздирающие сцены. Все самое плохое, что может один человек сделать с другим.

И работа Гамаша состояла в том, чтобы пройти по кровавому следу. Заглянуть в пещеру. Не побояться увидеть то, что кроется там.

А потом проделать все то же самое еще раз. И еще.

Чудо состояло вовсе не в поимке убийцы. Чудо состояло в том, что этот человек после всего пережитого не утратил человеческих качеств. Даже после того, как его самого уволокли в пещеру. И ранили так глубоко.

А теперь он предлагал встать и помочь еще раз.

А она предлагала ему отказаться. Однако он не соглашался.

– Я не настолько хрупок, – сказал Гамаш. – И потом, мы просто ведем поиски пропавшего человека, а не расследуем убийство. Плевое дело.

Он хотел, чтобы это прозвучало беспечно, но получилось устало.

– Вы уверены? – спросила Мирна.

– Что это не убийство? – уточнил он. – Или что это плевое дело?

– И то и другое.

– Нет, – признался он. – И конечно, в одном вы правы. Мне лучше оставаться в Трех Соснах. Спать допоздна, попивать лимонад в бистро или работать в саду… – Он поднял руку, пресекая ее комментарии относительно его садоводческих потуг. – Я бы хотел делать только то, что хочется нам с Рейн-Мари.

Он говорил, и Мирна чувствовала глубину его желаний.

– Но иногда нет выбора, – тихо закончил он.

– Выбор есть, Арман. Выбор есть всегда.

– Вы так уверены?

– Хотите сказать, что не можете отказать Кларе в помощи?

– Я говорю, что иногда отказ приносит больше вреда.

Он помолчал немного, чтобы его слова обрели больший вес.

– Почему вы помогли мне несколько месяцев назад? Вы знали про опасность. Знали, что помощь может обернуться жуткими последствиями для вас и для деревни. Причем почти наверняка. Но все же вы пришли мне на помощь.

– И вы знаете почему.

– Почему?

– Потому что моя жизнь и эта деревня потеряли бы смысл, повернись мы к вам спиной.

Он улыбнулся:

– C’est ça [51]. То же самое и со мной сейчас. Что проку в исцелении, если спасенная жизнь лишена смысла, эгоистична и подчинена страху? Просить убежища и прятаться от жизни – вещи разные.

– Значит, чтобы обрести убежище, нужно его покинуть? – спросила Мирна.

– Вы так и сделали.

Она проводила его взглядом. Со спины хромота была почти незаметна. Тремор правой руки исчез совсем.

Гамаш подошел к Кларе и Рейн-Мари:

– Нашли что-нибудь?

Но по их лицам он понял, что все усилия были тщетны.

– Это не значит, что в них ничего нет… – Голос Клары смолк.

Глядя на две другие картины на полу, Гамаш вдруг понял, что они обладают каким-то странным свойством: хотя здесь не было никакого очевидного образа, взывающего к чувствам, какие-то чувства они все же в нем пробуждали.

Насколько он мог судить, картины представляли собой просто путаницу контрастных красок.

Почему Питер прислал их вместе с веселой картинкой, изображающей губы? Что он видел в них такого, что ускользало от взгляда Гамаша? От взгляда Клары? От всех остальных?

Какая невидимая эманация исходила от этих картин?

– Жан Ги! – позвал Гамаш.

Бовуар положил хлебный нож и подошел к тестю:

– Oui?

– Помоги мне, пожалуйста. – Гамаш поднял с пола одну из картин. – Клара, можно повесить ее на стену?

С помощью Жана Ги и Гамаша Клара прикрепила картину к стене кнопками-гвоздиками. Та же участь постигла и остальные два холста. Три преступления против искусства оказались на стене.

Все снова отошли назад, чтобы лучше рассмотреть картины.

Потом сделали еще шаг назад. Подумали. Отошли еще. Подумали. Словно в очень, очень медленном отступлении. Или скорбном шествии.