Луиза Пенни - Долгий путь домой

Он никак не мог поверить, что легкие, изящные, точные работы в мастерской и эта мазня созданы одной рукой.

На лице Клары тоже появилось сомнение. Она наклонилась, разглядывая нижний левый угол.

– Подписи нет. – Она прикусила губу. – Обычно он подписывает свои работы.

– Да, и обычно у него уходит шесть месяцев на картину, – вставила Рут. – Обычно он не показывает свои работы, пока не доведет их до совершенства. И обычно он использует оттенки кремового и серого.

Клара в изумлении посмотрела на Рут и подумала, что, возможно, крыша у нее все-таки еще не совсем съехала.

– Ты думаешь, их написал Питер? – спросила она у Рут.

– Да, – уверенно ответила Рут. – Не потому, что они созданы в его манере, а потому, что никто в здравом уме не стал бы приписывать себе подобные творения, если бы действительно не был их автором.

– Почему он их не подписал? – спросил Жан Ги.

– А ты бы подписал? – осведомилась Рут.

Все снова уставились на три картины, лежащие на столе.

Время от времени кто-нибудь из них, словно не в силах больше смотреть на это, переводил взгляд на работы, лежащие на полу.

А потом, будто устав от созерцания творившегося на полу хаоса, снова переходил к столу.

– Да-а, – проговорил наконец Габри. – Должен сказать, дрянь необыкновенная.

Картины являли собой безвкусную мазню, брызги и кляксы красок. Красных, багряных, желтых и оранжевых. Сражающихся друг с другом. Выплеснутых на бумагу и холст. Питер словно задался целью нарушить все известные ему правила. Навсегда отказаться от них. Разбить их, как пиньяту [49]. И из этих разлетевшихся вдребезги основ пролилась краска. Многочисленные всплески яркой краски. Все те цвета, над которыми он фыркал, насмехался, издевался вместе со своими умными друзьями-художниками. Все те цвета, которые он отвергал и которыми пользовалась Клара. Они выплеснулись на бумагу и холст. Как кровь. Как внутренности.

И вот результат.

– Что это говорит о Питере? – спросил Гамаш.

– Нам обязательно заглядывать в эту пещеру? – прошептала ему Мирна.

– Может быть, и не нужно, – согласился он. – Но есть ли какая-нибудь разница между этим, – он показал на картины на столе, – и этим? – Он показал на пол. – Вы видите какое-нибудь улучшение? Эволюцию?

Клара покачала головой:

– Они выглядят как упражнения в художественной школе. Видите вот здесь?

Она ткнула пальцем в шахматный рисунок на одной из лежащих на столе картин. Все склонились над ней и закивали.

– Что-то подобное рисует каждый ученик художественной школы, когда изучает перспективу.

Гамаш задумался, нахмурил брови. Зачем одному из самых успешных художников Канады писать это? Да еще использовать упражнение, которому обучают в школе?

– И вообще, искусство ли это? – спросил Жан Ги.

Еще один хороший вопрос.

Когда Бовуар познакомился с этими людьми, с этой деревней, он мало что знал об искусстве, да и то, что знал, считал бесполезным. Но по прошествии нескольких лет соприкосновения с миром искусства у него появился интерес. Или что-то похожее.

Его интересовало не столько искусство, сколько среда его обитания. Внутренняя борьба. Проявляемая походя жестокость. Двуличие. Уродливый бизнес по продаже прекрасных творений.

И то, как уродство нередко перерастает в преступление. А преступление вызревает в убийство. Иногда.

Питер Морроу нравился Жану Ги. Какой-то своей частью он понимал Питера Морроу. Той частью, в существовании которой он мало кому признавался.

Это была неприятная часть. Пустая часть. Эгоистическая часть. Неуверенная в себе.

Трусливая часть Жана Ги понимала Питера Морроу.

Но если Бовуар изо всех сил старался победить в себе эту часть, то Питер просто убегал от нее. Увеличивая пропасть, разрыв.

Бовуар давно понял, что не страх увеличивает бездну. Это делает трусость.

И тем не менее Питер Морроу нравился Жану Ги Бовуару, и Жан Ги приходил в ужас при мысли о том, что с Питером случилось что-то ужасное. Впрочем, за такие картины никто бы не стал убивать. Кроме разве что Питера. Питер вполне мог убить, чтобы скрыть авторство.

Но ведь он не убил, правда? Наоборот, он не прятал свои творения, а принял меры, чтобы они не пропали.

– Почему он их сохранил? – спросил Жан Ги. – И почему отдал их ребенку Марианны?

Вместо того чтобы отвечать на вопросы, эти картины только еще больше запутывали дело.

Рут ушла. Ее одолели скука и отвращение.

– От этих картин тошнит, – заявила она, на случай если кто-то не заметил, как она себя чувствует. – Пойду вычищу лоток Розы. Кто-нибудь хочет мне помочь?