Максим Городничев - Бродяга

Я с трудом оторвал взгляд от танцовщицы, хотя сейчас у меня не встал бы и на принцессу со справкой о невинности, заказал сотню виски – Загулявший Джонни «Георг V». Обожаю этот неповторимый вкус, он просто великолепен.

В ожидании порции бухла я внимательно изучал обстановку, но все было, как и раньше. Я вглядывался в измученных всадников Большого Города, кто-то был здесь каждый вечер, некоторых видел впервые. Это настораживало, но не сильно. Официантки – бессменные солдаты великого Ночного Заведения – сновали вокруг с проворностью бабочек-однодневок, смахивая своими крылышками мои мрачные мысли.

За раздвижной ширмой переругивались местные трехгрошовые Рапунцель – на лежаке или на четвереньках, пока у них между ног сменялись исправно отстоявшие очередь гости. Шлюхи были близко, но почти ничего из их брани нельзя было разобрать, и приглушенные звуки благой латыни пересекались с работой стенобитных орудий. Неясная апатия охватила меня. Я сел на мель. Такое случается, когда, забывшись, отпускаешь штурвал, позволив подхватить себя волнам, расходящимся от болтовни других людей.

За соседним столом сидел косматый верзила, прибившийся к бару позапрошлой осенью. Непонятного, ближе к сорока годам, возраста, по образу мыслей он застрял в отрочестве. Вот и сейчас, судя по бреду, который он втолковывал очередной пассии, в душе у него вечные восемнадцать. Неизменно одетый и обутый в черную кожу, от шляпы и до разваливающихся башмаков, он успевал клепать детишек барышням разных сословий, умудряясь уворачиваться от шпаг разгневанных папиков, и всегда будучи на мели, он давно стал деталью интерьера этой клоаки.

– С чего начнем, покорности или доминирования, – он нес откровенную тарабарщину, словно у него в голове тараканы завелись. Я даже заслушался, – или будем тянуть соломинки из шляпы? Что, маркиз де Пуси? Он сейчас в чулане, трудится над станком помоложе. Но мы поднимемся наверх, вершина немноголюдна, а для таких, как Пуси, недосягаема…

– Я могу тебе верить? – слышится томное.

– Мое слово имеет высшую ценность. Это слово растлителя и подонка.

Чуть поодаль сидел неизвестный тип: на плечах ветошь паломника, а ноги втиснуты в мушкетерские болотники с подвернутыми голенищами. Судя по лицу, мужик имел склонность к запредельно высокому уровню насилия. Он дымил самокруткой, глядя на волосатого пустобреха, нашедшего лазейку в целомудренную душу маркизы. Кажется, муж некой особы отыскал пройдоху, и собирался предъявить счет. Его папироса только начала тлеть, и пепел захватил первые миллиметры бумажной стружки. Он аккуратно потер цигарку кончиком о чашку, оставляя зазубренный клин. В этот момент мне показалось, что за спиной безмолвного наблюдателя бесконечные линии дорог и сотни таких окурков, ведра крови и тонны правильно нарубленного мяса. В голове еще раз прозвенел колокольчик. Прозвенел и утих, растворяясь в жизни бара.

В отдалении на улице заржала лошадь, долетел надрывный крик возницы. Один из наркотов за барной стойкой вздрогнул и воткнул наконец иглу в вену. Он безуспешно пытался сделать это с момента моего прихода. Убрав шприц в картонный футляр, наркот сунул его в карман. Судя по маслянистому блеску, который сразу же приобрели его глаза, в шприце было многовато N-хромосомы. Несколько секунд он покачивался взад-вперед, а потом, будто бы тоже захваченный апатией врасплох, бухнулся головой на стол, изо рта его закапала пена. Все? Из-под темных стропил принесло тихое: виновен не тот, кто сдавил поршень, а тот, кто клялся, что счастье можно пустить по венам. Значит, все.

Рядом с умирающим доходягой сидел разорившийся сборщик налогов по кличке Коротышка и тискал пухлявую тетку магрибских кровей, одной рукой лапая плоть замызганных апатичных шаров, другой заливая в глотку пол-литра Трипель Кармелит. Коротышка любил играть на контрастах. Баба старая и бледная? Значит, пьем красное молодое. Баба черная – пьем светлое нефильтрованное. Черт, пора бы и мне выпить.

Лолита Амелия, почти ребенок, но уже накрашенная, как фарфоровая игрушка на продажу, принесла заказ, улыбнулась зубами большой белой акулы. У нее и впрямь большой рот, глаза цвета лазури, занавешенные давно не стриженной челкой; она обслуживает меня сразу после секса с маркизом де Пуси и безмятежна, словно ветка облепихи. Хотя недавно исходила испариной, как загнанная лошадь. Амелия осведомляется о какой-то ерунде, кажется, насчет бойни в опиумной курильне на прошлой неделе, я невнятно отвечаю, стараясь поддержать светскую беседу. Прелесть этой трескотни в том, что смысл слов не существенен, важна мелодика, и по возможности улыбка. Я улыбался без стеснения, в ответ девушка щедро демонстрировала гладкие ноги, подчеркивая белизну ступней туфельками и вдруг укоротившейся юбкой.