Максим Городничев - Бродяга

Я пошуршал среди бумаг и извлек оттуда вощеный конверт в подарочной ленте, где под сургучной печатью хранилась граница. Чтобы получить ответы, я должен был пересечь ее. На стол, с приготовленными к разным коридорам препаратами, я выложил иглу и ложку. Затем торопливо вскрыл конверт – паутинообразное сочетание завязок и оберток. И вновь на дне шприца расцвела красная орхидея, порочный аромат дурмана витками невидимых спиралей разнесся по комнате. Я сжал пузырек, наблюдая за тем, как врывается в разбухшую вену раствор, всасываемый голодной кровью…

[ССХЛАЦЦЦ]

Глаза быстро привыкли к темноте, я заметил силуэт крадущегося человека. За спиной блеснуло медью – арбалет или распятие. Убийца Тиферет, я понял сразу, оказался у внутренней стены, окружавшей двор, полез по ней вверх, как паук по нити.

Я двигался медленнее: наемник взбирался по веревке, мне же пришлось карабкаться по голой кладке, цепляться за выступы меж камней. Когда беглец заслонил звезды над гребнем стены, я едва преодолел треть пути, а когда сам перемахнул преграду, услышал стук копыт. Из ночи выметнулась лошадь с укутанным в плащ всадником и, пронесясь по улице, исчезла в сумраке, такая же неуловимая, как вчерашний день.

Апокалипсис, мой верный спутник, молчавший на протяжении многих лет, снова заговорил:

«Стал я на песке морском и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами, и на рогах его десять диадем. И дал ему дракон силу, престол свой и великую власть. И поклонились дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю. И дана была ему власть действовать сорок два месяца. И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана власть над всяким народом».

Дорожная пыль вздымалась невесомой кисеей. Я на бегу читал заученные наизусть строки библейских писаний, изредка посматривая то на алеющий рассвет, то на манящую искру арбалета-распятия. Стук подков в ночной немоте доносился ясно, зато мои ботинки из телячьей кожи поднимали пыль бесшумно. Но вот цокот почти затих, в тусклом свете я различил на брусчатке свежие царапины. Дыхание меж тем пошло из груди со свистом. Горло пересохло, и я понял, что стал выдыхаться, как плывущая против течения огромная рыба.

Следы исчезли внезапно. Я едва не проскочил мимо, но вовремя свернул в переулок, заметив свежие оттиски копыт на влажном камне. Снова во мраке послышался цокот, теперь конь шагал мерно, не спеша, хозяин ждал кого-то. Его фигура – плечистая и сутулая. И шаги… Ноги ступали ровно, тихо попирая брусчатку.

На спине арбалетчика ерзал громоздкий механизм, похожий на мгновенно отпускающее грехи распятие, и я ждал, когда стрелок, ведя коня, повернется лицом. Нож ленивой наковальней выскочил из моей ладони, с глухим стуком вонзился в грудь незнакомца. Тот вскинул руки, упал навзничь, выронив поводья. Конь нервно зафыркал, почуяв кровь, забил копытами по брусчатке, из-под шор блестели крупные глаза.

Я подошел к стрелку, увидел искаженную гримасу, расплывавшуюся в темном мареве. Заходящая луна светила как гребаный фейерверк, можно различить любые неровности в камне, но не его лицо. Оно слилось с последним клочком мрака, предчувствуя гибель.

Я спросил:

– Зачем ты убил Тиферет? Кто заказал?

Арбалетчик стонал, корчась от боли, его единственный глаз блуждал в пустоте. Стрелку было не очень. Да и мои легкие сипели, напоминая кузнечные мехи.

Одноглазого начало потряхивать, крепко тесак приложил мужика. Уже не надеясь на ответ, я отвернулся, чтобы раствориться в лабиринте улиц, но голос, пробившийся через курлыкающие кровью легкие, заставил замереть на месте:

– Баллок…

Я похолодел.

– Кто еще?

Теперь лунный свет коснулся его лица, как рука святого отца на исповеди. Мутный, на выкате, глаз вперился в меня. Серо-синие губы зашевелились, слова толкались в гортани, пытаясь преодолеть зарождающийся отек в области голосовых связок. Речевой аппарат убийцы уже не справлялся со своей сакральной функцией, он глотал и выплевывал звуки, иногда чудом сбивающиеся в слова. Я начал дешифровку:

– Мясник… большая игра… большие ставки… и ты на кону… в эпицентре…

Наемник неслышно и стремительно покидал тело, кровь хлынула изо рта, и дальше разобрать ничего не удалось. Я стоял над мертвецом, вслушиваясь в громкий стук собственного сердца. Я стоял над трупом, с вспотевшим лбом и вспотевшими яйцами. Натекшая лужа, как зеркало, отражала мою фигуру в потертом плаще, застывшую в свете одинокой луны.