Галина Одинцова - Деревенская рапсодия

Спустя некоторое время, зевая и потягиваясь, со шприцем в одной руке и ватным тампоном в другой, явился взлохмаченный толстый коротышка в белом халате. Он молча откинул простыню с Анкиной ягодицы, мазнул по ней влажной ваткой, воткнул иглу в онемевшее тело, резко поднял руку со шприцем вверх, уверенно-артистично, снова мазнул влажной ваткой по бесчувственной коже Анкиного неподвижного тела и ушёл восвояси, равнодушно промямлив на ходу:

– Спи, давай, дура горластая! Ночь глыбокая на дворе, кричишь тут, как недорезанная! Спи, сказал…

Анка попыталась возмутиться, задергала ногами, пробуя освободиться из плена, но её вдруг закружило, завертело, понесло…

– Меня пыта… пыта… пы… – кричала она одними губами, проваливаясь в чёрную яму и понеслась… понеслась её душа…

– Тётка Пелагея, ты дома?

– Чего вопишь, заходи, чего надо?

– Бабушка молока передала. А можно маленького посмотреть?

– А что его смотреть, дитя, да и всё.

– Я никогда маленьких не видела. Можно, а?

– Заходи, Юлька. Дети спят. Ты сиди тихо и смотри. Не трогай никого. Хорошо?

– Хорошо. А вы куда?

– А я сбегаю тут по делу. Недалеко. Только не трогай их руками, просто смотри. И не шуми.

– Хорошо, тётка Пелагея. Беги. Я буду сидеть тихо.

Пелагея, переваливаясь с ноги на ногу, понеслась в конец деревни к дому Анки. Никаких новостей ни от кого! Что ты будешь делать! Как в воду все канули!

– Куда несёшься, Пелагея?

– К Буракиным. Бегу, дети одни дома, обернуться надо скорее.

– Садись, подвезу.

– Не, на мотоцикле не поеду! Носишься по деревне, как чёрт.

– Садись в люльку! Не опрокину, не боись!

Деваться некуда, и Пелагея, кряхтя, влезла в коляску мотоцикла. Ванька, сын соседей, рванул с места так, что с головы пассажирки слетел платок и был таков. Пелагея даже ахнуть не успела, а мотоцикл уже стоял у ворот Буракиных. Рядом с воротами, на лавке, сидел Толик и грыз семечки. Рядом с ним скучала кошка. При виде гостей, она тут же соскочила с лавки и нырнула под забор. Толик даже головы не повернул в сторону прибывших односельчан.

– Толька, что морду воротишь? Анка дома?

– Нету Анки. И Динки вашей нету! Никого нету!

– Где они, отвечай, ирод! Ты собрал их в компашку свою. Куды дел всех?

– Уехали они. Кататься на машине и не вернулись.

– А ты что с ними не поехал?

– Пьяный был. Спал уже!

–– Динка где?

–– Динка домой рвалась, помню! Но уговаривали они её. Это помню. Не спрашивай меня ни о чем, тётка Пелагея. Сам грущу.

– Грустит он! Там дитя без молока, а он грустит!

– Значит мать такая, что дитё бросила. Не приставай, голова болит. Похмелиться нечем…

Пелагея снова забралась в люльку и Ванька, развернувшись так, что люлька на повороте взлетела в воздух. Пелагея в обмороке не могла и звука извлечь из своего перепуганного организма.

По дороге Иван остановился, снял с дерева платок, вернул его пассажирке и снова с визгом тронул с места свой транспорт.

Пелагея тихо вошла в дом. Все дети спали. И Юлька, стоя на коленках у кровати, спала, уткнувшись в одеяло, которым был укрыт Павлик. Пелагея подняла няньку, уложила поперёк кровати, вылила молоко из банки в кастрюльку, поставила его кипятить. По её щекам текли огромные гроздья слёз…

Шумный весенний ветер беспардонно ворвался в открытое окно, взметнул вверх лёгкие тюлевые шторы, поднял тетрадные листочки со стола и разметал их по комнате.

– Мои рисунки! – закричала Анка, собирая с пола листочки с рисунками модных платьев. Она любила рисовать девушек в красивых платьях, придуманных ею, мечтая когда-нибудь сшить себе одно из них.

Окоченевшие пальцы не слушались, руки адски болели и висли, как плети. Она пыталась собрать рисунки с пола, но у неё никак не получалось, пальцы её не слушались.

– Холодно! Почему так холодно! Мама! Мама! Мне холодно…– кричала девочка. Мама крепко обняла её, прижала к себе так, что она стала задыхаться, затем затрясла дочь изо всех сил и стала бить по щекам.

– Мама! Мама! Не надо! Мама! Я больше не буду! Мама! Не бей меня… не бей меня, мама… – истошно кричала измученная Анка. Боль пронзала все её тело, собрав последние силы, она дралась с мамой и отбивалась от неё.

– Ну вот… очнулась, слава те… А дерется ещё… дурында. Чаво дралась-то, люди её спасают, а она – кулаки в ход… Придурошная какая-то… Ирка! Ирка! Иди на кровать сгрузим тело, а то уж больно широка девка! Да и бешеная! Ирка! Ну, идёшь ты или не…