Галина Одинцова - Деревенская рапсодия

Пелагея прошла в коридор, открыла дверь, но гостя в дом запускать не стала. Так и держала его на пороге, закрыв собой дверное пространство.

– Чего тебе, Петька? Нечистая носит тебя по домам, людей тревожишь только.

– Тётка Пелагея, не ругайся, я при исполнении. Дина Павловна возвращалась домой вчера?

– Не-е-ет…

У Пелагеи уже обмякли ноги при виде участкового. А после вопроса и того хуже стало! Она вцепилась за ручку двери так, что и не оторвать уже руку от неё, разве что вместе с ручкой.

– Успокойтесь, не надо мне тут бледнеть и глаза закатывать. Я вам не доктор, тётка Пелагея. Просто получил задание задать вам несколько вопросов. Значит, Дарья Павловна и сегодня не возвращалась?

– Да нет же! Где она?

– Ищем. А Анна Семёновна? Не забегала к вам?

– Нет, не забегала. А где она?

– Ищем. А Толик, брат её…

– Да не было никого! Петька, ты мне скажи, где они все? Дитя брошено, сиська нужна, мать нужна дитю! Дристать начал от коровьего молока ребёнок!

– Тётка Пелагея, не повышай голос. Я при исполнении. Ищем. До свидания.

– Почему ищите-то? Скажи, Петька!

– Я вам не Петька. Я сейчас товарищ милиционер.

– Какой ты милиционер, если ничего не знаешь! Где Динка?

– Сообщаю: вчера компания из пяти человек покинула посёлок в час ночи на машине городского гостя. Анатолий время помнит плохо, он уже спал. Но слышал, что покидали дом и садились в машину.

– И Динка?

– И Дина Павловна, и Анна Семёновна, и гости приезжие.

– Вот дурында! О ребёнке не помнила, что ли. Ведь обещала же! Что за девки такие…

– Не рыдайте! Ищем.

В доме заплакали дети. Пелагея кое-как оторвалась от дверной ручки и побрела в дом. Люська стояла посреди комнаты и держала на руках голого Павлика. Его головка трепыхалась в разные стороны, а ножки почти доставали пола.

Пелагея схватила ребёнка, прижала к себе и зарыдала ещё громче. Дети затихли. Люська легла на кровать, поджала ножки, свернулась калачиком, приняв позу эмбриона, тут же уснула. Павлик, насосавшись воды, уснул на руках у Пелагеи. А она ещё долго сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник…

– Наконец-то, очухалась! Ох, напугала всех, девка, думали так и не придёшь в себя!

– Где я?

– В больнице, где ж ещё!

– Как в больнице… в какой больнице?

– Лежи тихо, доктор сейчас придёт, спросишь его. Как звать то тебя?

– Звать? Как меня звать? Как?

– Тихо-тихо-тихо… как звать, так и звать. Найдём имя твоё, найдём! Потеряла где-то его, а мы найдём!

– А дочка? Где моя дочка?

– Тихо-тихо-тихо… Валерий Петрович, шумит наша покойница.

– Сильно шумит?

– Сильно, дочку ищет!

– Это хорошо. Ну, как дела? Как дочку-то зовут?

– Паулинка.

– Красивое имя, красивое, так, так, так… кто ж тебя так бил-то? А?

– Никто не бил. Я спала.

– Угу… спала – это хорошо. Здесь болит?

– Ой!

– Значит болит. Это плохо. Кто там, Мария?

– Тут хотят вопросы задать.

– Пусть зададут, пока не поздно, пусть заходят.

В палату вошли два милиционера. Доктор встал и тот, что выше, уселся на его место, стул заскрипел, но выдержал тяжёлый груз.

– Не упаду?

– Не упадёте, если ёрзать не будете.

– Везде одно и то же… Приступим.

– Недолго! У вас три минуты!

– Везде одно и то же… Девушка, имя своё назовите.

– Дочка. Паулина.

– Какая дочка! Как вас звать?

– Как?

– Что как? Кто бил тебя? Вся синяя…

– Я спала.

– Так. Всё, капитан, заканчивайте, она ничего не помнит. Пусть время пройдёт.

– Какое время! Там ещё два трупа! У них тоже не спросишь. Одна компания, или нет… непонятно. Все голые! Звоните, как что-то прояснится.

– Хорошо!

– Мария, смотри за ней. Если что, зови.

– Хорошо, Валерий Петрович.

Мария поправила простынь, взяла девушку за руку:

– Спи, девонька, спи. Сон лечит. Вот что приснится тебе, то и расскажешь нам.

Анка очнулась от адской боли. Эта нестерпимая боль рвала тело на части. И не могла понять, где она и что с ней. Руки и ноги были крепко привязаны к кровати. Она повертела головой, но ничего не смогла разглядеть. Непроизвольное движение вызвало новый приступ невыносимой боли. И Анка закричала во все своё лужёное горло. Словно иерихонская труба.

А голос-то у девицы таким и был сильным: она славилась в посёлке своим звонким голосом, оттого и была солисткой в небольшом ансамбле при Доме Культуры и Отдыха. На крики никто не отозвался. Никто не пришёл на помощь. Тусклый жёлтый свет скупо пробивался сквозь матовую штору, отделившую её неподвижное тело от всего мира. Анка рвалась туда всем своим существом, абсолютно не понимая, почему её привязали и бросили здесь одну. У неё началась истерика. Громкая, мерзкая, стягивающая в узел всё её неподвижное тело, даже начались судороги. Они выкручивали ноги, кисти рук, не хватало воздуха, чтобы набрать его в лёгкие и кричать ещё сильнее и громче…