Картер Браун - Пропавшая нимфа - Сборник

Флавье издалека смотрел на тело. Он обошел церковь, пробрался через часовню и теперь не смел больше шевелиться. Ему вспоминался голос Мадлен, бормочущий: «Было бы неплохо». И он уцепился за эту мысль вне себя от отчаяния: она не успела почувствовать боль. Так говорили и о Лерише, который тоже упал головой вперед. Не было времени, чтобы испытать боль? Разве кто-нибудь может об этом знать? Когда Лериш упал на тротуар, кровь его была повсюду... Флавье невольно вспомнил о нем. Он видел останки своего товарища в госпитале. Он держал в руках медицинское заключение. А колокольня была гораздо выше того дома, с которого упал Лериш. Он представил себе страшный удар, как взрыв, как разбивающееся на кусочки зеркало... От Мадлен ничего не осталось, кроме этого неподвижного предмета, который казался брошенным здесь, как ненужная вещь. Он приблизился, заставляя себя смотреть в сторону и страдая оттого, что отвечал за нее. Сквозь слезы он лишь смутно различал труп среди крапивы, роскошные волосы цвета красного дерева, наполовину рассыпавшиеся, запачканные кровью и обнажившие затылок. Руку, уже воскового цвета, с обручальным кольцом, блестевшим на пальце, и... среди предметов, выпавших из сумочки, зажигалку. Он подобрал ее. Если бы он посмел, то снял бы кольцо и надел на палец себе.

Бедная маленькая Эвридика! Никогда она не возникнет из небытия, в котором захотела исчезнуть.

Он удалился медленно, пятясь задом, так, будто сам убил ее. Ему вдруг стало страшно около этого жуткого тела, над которым уже начали кружить вороны. Он побежал между могил, зажимая в кулаке золотую зажигалку. Он встретил Мадлен в часовне и теперь возле часовни оставлял. Вот и все. Это был конец. Никто никогда не узнает, почему она убила себя, И никто не узнает, что он был там. Что у него не хватило мужества обойти дверь перед лестницей. Он добежал до машины, спрятался в ней и, увидев свое отражение в стекле, ужаснулся. Он возненавидел свою жизнь. Начался ад. Он медленно тронулся, потом с удивлением узнал вокзал Понтуаз, проехал мимо жандармерии. Нужно ли зайти известить о случившемся и подвергнуться аресту? Но закон ничего не мог иметь против него. Его просто примут за сумасшедшего. Тогда что делать? Пустить себе пулю в лоб? Невозможно, у него никогда не хватит на это сил. Теперь он должен был признать, что поступил подло, что головокружение тут ничего не значило. Это воля его оказалась больной. Ах! Как Мадлен была права! Стать животным! Жить, не думая.

Он вернулся в Париж через ворота Азниер. Было шесть часов. В любом случае Гевиньи должен получить его рапорт. Флавье остановился у кафе на бульваре Мальзерб. Заперся в туалете, вымыл лицо, вытерся носовым платком и причесался. Потом позвонил по телефону. Незнакомый голос ответил ему, что Гевиньи отсутствует и, вероятно, уже не вернется в контору. Он заказал и выпил у прилавка порцию спиртного. Печаль наполняла его, как опьянение, у него было такое чувство, будто он находится в аквариуме и фигуры людей плавают вокруг, как рыбы. Он выпил второй коньяк, время от времени повторяя себе: «Мадлен умерла!» — и в глубине души не удивляясь этому. Он всегда был уверен, что потеряет ее именно так. Нужно было иметь столько сил, столько энергии, чтобы убедить ее остаться жить!

— Гарсон, то же самое!

Один раз он спас ее. Можно ли, было поступить лучше? Нет, он не заслужил никаких упреков. Даже если бы ему удалось обойти эту дверь, все равно было уже поздно. Она слишком стремилась умереть. Гевиньи ошибся в человеке,, вот и все. Он должен был найти какого-нибудь очень привлекательного, хорошего артиста, настоящего обольстителя. А выбрал типа ничем не выдающегося, занятого самим собой, узника своего прошлого. Тем хуже! Флавье расплатился и вышел. Боже, как он устал! Он медленно ехал к площади Этуаль. Порой его пальцы принимались гладить руль,, который она так недавно держала. Как ему хотелось знать последние горести Мадлен, а вернее, вообще ее секрет. Она ушла из жизни без колебаний, упала на землю лицом вперед, расставив руки, чтобы крепче удариться... Вероятно, он напрасно пил. Ветер, свистевший в ушах, вызывал у него страшные мысли. Он повернул на авеню Клебер и поставил «симку» позади большой черной машины Гевиньи. Он больше не боялся его. Ведь это в последний раз он будет иметь с ним дело. Он поднялся по нарядной мраморной лестнице, покрытой красным ковром. Дощечка с фамилией Гевиньи блестела на двери. Флавье позвонил, но, прежде чем открылась дверь, снял шляпу и принял непринужденный вид.