Картер Браун - Черные орхидеи (сборник)

3-го мая 1958 года

Если деревянный ящик, шесть футов на девять, водруженный на четырехколесный прицеп, можно назвать конторой — значит, я сидел в своей конторе. Я сидел в ней уже четыре часа, от наушников болела голова, и с моря и с окрестных болот надвигалась ночная мгла. Но я готов был сидеть так всю ночь напролет — только эти наушники и связывали меня теперь с тем единственным, что существовало для меня в целом мире.

Питер должен был появиться на моей волне часа три назад. Путь от Баракквилла на север — долгий путь, но мы летали по этому маршруту уже раз двадцать. Наши три самолета имели немалый стаж, однако в техническом отношении, благодаря неустанным заботам и тщательному уходу, были в совершенном порядке. Пит — прекрасный пилот, Берри — отличный штурман, метеосводка по заданной части Карибского моря была благоприятной, а сезон ураганов еще не наступил.

Поэтому не было абсолютно никакой причины, по которой они не могли бы ответить на мой сигнал. Судя по времени, они уже должны были миновать зону наилучшей слышимости и взять курс на север, к цели их полета — Тампе. Неужели они ослушались моих указаний — идти в обход через Юкатанский пролив — и вместо этого полетели прямо над Кубой? В те дни самолеты, пролетающие над раздираемой войной Кубой, могли столкнуться с любыми неприятностями. Мне это казалось просто невозможным, а когда я вспоминал о грузе, который они везли, то и просто невероятным. Там, где была хоть какая-то доля риска, Пит был даже осторожнее и предусмотрительнее меня.

В противоположном углу моей конторы на колесах тихо звучало радио. Оно было настроено на станцию, которая вела передачи на английском языке, и уже второй раз какой-то сельский гитарист тихо напевал песню о смерти не то жены или возлюбленной, не то матери — я не разобрал, кого именно. Песня называлась «Моя красная роза побелела». Красное — жизнь, белое — смерть. Красное и белое были также цветами самолетов нашей Транс-Карибской авиакомпании. Поэтому я был рад, когда песня кончилась.

Кроме радиоприемника, в конторе почти ничего не было. Рабочий стол, два стула, шкаф для документов. Зато приемник был большой, питаемый мощными кабелями, которые были пропущены через дыру в двери и змеились по траве и грязи мимо предангарной площадки до самого здания аэропорта. Правда, было еще зеркало. Элизабет повесила его в тот единственный раз, когда приходила сюда, и у меня не хватило духу снять его со стены. Я посмотрел в зеркало, и это было ошибкой. Черные волосы, черные брови, синие глаза и белое, как мел, осунувшееся лицо — все это напоминало мне об отчаянной тревоге, которая владела мной. Как будто я нуждался в этом напоминании! Я отвел глаза от зеркала и уставился в окно. Это было ненамного лучше. Единственное преимущество заключалось в том, что я больше не видел собственного отражения. Собственно говоря, я почти ничего не видел. Даже в более удачное время из этого окна не многое увидишь — только плоские, пустынные, безжизненные болота, которые протянулись на десять миль от аэропорта Стэнли Филд до Велайза, а теперь, когда в Гондурасе начался период дождей, — лишь струи воды, периодически набегавшие на стекло, да низко несущиеся по небу разорванные тучи, которые поливали потрескавшуюся и дымящуюся землю косым дождем и превращали мир за окном в какую-то прозрачную серую мглу. Я стал вновь выстукивать наши позывные, но результат был таким же, как и в последние пять сотен попыток — молчание. Я проверил, в порядке ли прием, и услышал быстрые, сменяющие друг друга обрывки голосов, пение. После этого я настроился на ту же волну.

Наша Транс-Карибская авиакомпания выполняла один из самых важных рейсов, а я застрял здесь, в нашей крошечной «конторе», в бесконечном ожидании карбюратора, который все не могли привезти. И пока я его не получу, эта красно-белая машина, застрявшая там, в пятидесяти ярдах от меня, на бетонированной площадке перед ангаром, так же нужна мне, как темные очки в проливной дождь!

В том, что они вылетели из Баракквилла, я был уверен. Три дня назад, когда я прибыл сюда, пришло первое известие, и в этой шифрованной телеграмме не было ни единого намека на какие-либо неполадки. И все было в высшей степени засекречено, в курсе дела были только трое постоянных сотрудников. Ллойд был готов пойти на риск, даже при условии выплаты небывало большой страховой суммы. Даже известие по радио о вчерашней попытке государственного переворота, предпринятой продиктаторскими элементами, не очень меня обеспокоило, ибо, хотя вся военная и гражданская авиация была задержана на аэродромах, иностранные воздушные линии продолжали действовать. При нынешнем состоянии своей экономики Колумбия не могла себе позволить обидеть даже самого последнего иностранца, а мы как-никак подходили как раз под эту рубрику.