Анатолий Степанов - Деревянный самовар

– Двенадцать, – подсчитал Смирнов, пока генерал шел к ним. – С майором тринадцать. Нехорошее число.

– А Петр Петрович, – четырнадцатый, – поправил его Поземкин и вытянулся, как суворовец на Красной площади: генерал приблизился. – Товарищ генерал!

– Молчи, дурак, – приказал ему Есин, и он пораженно замолк.

– Здравствуй, Петр Петрович, – поздоровался с генералом Смирнов.

– Здравствуй. С чего мне начать, Александр?

– Кинорежиссер Казарян у себя в номере человечка караулит. Знающего и пока разговорчивого. Допроси его Петр Петрович, он многое тебе расскажет. А что не расскажет, то я доскажу.

Вертолет умолк. Полости стали до обыденности зримы. К ним, четко держа шаг, попарно направлялось отделение во главе с майором.

– Поземкин, – брезгливо произнес фамилию генерал, брезгливо и презрительно. – Устрой ребят у себя в твоем детском садике, – подошел майор и генерал ему: – Капитан пристроит вас пока у себя в отделе, Сережа, но прошу тебя: отдыхайте в готовности номер один.

– Слушаюсь, – майор коснулся ладонью козырька и приказал двенадцати: – За мной, ребятки.

А сам зашагал вперед вслед быстро, но неровно шедшему Поземкину.

– Вопросник ориентировочный мне приготовил? – спросил генерал у Смирнова, когда они остались одни. – Некогда мне вокруг да около ходить для получения информации, которая известна тебе.

– Самую суть я тебе вкратце по телефону изложил. Кстати, имей в виду во время бесед с подельцами, что нас с тобой прослушивали. Поэтому я старался ставить вопросы неожиданные и в непонятную для них пока сторону. Держи, – Смирнов протянул генералу три листа, исписанные крупным своим почерком. Генерал взял листы и, уже просматривая, проворчал:

– Мог бы и напечатать.

– Времени не было, а почерк у меня разборчивый.

– А это что такое? – не спросил – ахнул – генерал.

– Как понимать: погибший лейтенант Чекунов?

– Прямо так и понимать: погибший по своей дурости при попытке к бегству.

– Ты, что ли, его кончил?

– Выскочил из моей машины на ходу и – под встречную скотовозку.

– Только этого не хватало, – огорчился генерал. – Ну, ладно, потом разберемся.

Он читал и перечитывал вопросы минут пять. Вздохнул, спрятал листы в карман.

– До конца все понял? – спросил Смирнов.

– Очень уж мне неохота до конца все понимать, – честно признался генерал. – И страшно. Пошли к твоему человечку.

Прижился в номере Казаряна Иван Фролович. Привык к нему и Роман. За покорность и веселость нрава освободил его от наручников, и певец-артист в благодарность со сноровкой прибирался в слегка запущенном, честно говоря, номере. Пол подметал тряпкой на палке, когда увидел генерала. Двадцать лет службы в погонах не проходят бесследно: Иван Фролович выронил палку, вытянулся в струну, хотел рапортовать, но не о чем было; глаза пучились от благоговейного ужаса.

– Бармин Иван Фролович? – утомленно и тихо-тихо поинтересовался генерал.

– Так точно, товарищ генерал! – восторженно подтвердил Иван Фролович.

– У меня к вам несколько вопросов, – сказал генерал и недовольно обернулся к Смирнову и Казаряну: – Наедине.

– Мы сейчас уйдем, – понятливо пообещал Казарян. – Но очень вас прошу, товарищ генерал, при разговоре аккуратно с казенной мебелью. Наручники и ключик оставляю вам на всякий случай.

В коридоре Смирнов сказал:

– Рома, я сейчас к медэксперту по поводу Олега…

– По поводу… – ненавистно передразнил его Казарян.

– Очень тебя прошу: не будь истеричным говном. Я вернусь минут через сорок, не позднее. Обязательно дождись меня, обязательно. Ты мне нужен.

– У меня дел по горло. Я экспедицию сворачиваю…

– Это не у тебя, это у директора съемочной группы. Рома, не капризничай, есть идея, если она подтвердится, то только ты сможешь в этой ситуации мне помочь. Пойди в мой номер, приляг, отдохни… А, Рома?

– Давай ключ, – пробурчал Казарян.

В патологоанатомическом закутке Ивана Герасимовича Смирнов долго-долго смотрел на лицо мертвого Олега Торопова. Почему он не любил его живым? Почему так больно, когда он умер? Вздорный, высокомерный, самоутверждавшийся талантливый человек, все время наступавший ему, Смирнову, на больную мозоль. И на небольную тоже. На все подряд. Крупный, не особо классических линий нос. Большой рот. Высокие и заметные скулы. Небольшой подбородок с ямкой. С Покровки парень. Москвич. Россиянин…

Кто тебя заставил петь песни, которые рвали душу и, ничего об этом не говоря, кричали: мы окончательно превратимся в собачье дерьмо, если позволим себе остаться такими какие есть? Кто? Бог? Совесть? Развеселая и проклятущая беспробудная жизнь наша?