Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

Прошел — редкость на переломе этого лета — теплый дождь. Прошел и тотчас усох, высох и испарился, чуть помыв московскую пыльную зелень.

Случайно образовавшийся выходной. Свободный день, свободный день! От чего свободный? Не свободный — незанятой, незаполненный, пустой.

В симпатичной молочной напротив стоячего жизнеутверждающего Гоголя, выдержав ликующую по случаю обнаружения нежданного дефицита очередь, урвать полкило эдамского сыра.

Удовлетворенно, а от этого и не спеша, пройтись по влажному разновысокому бульвару мимо доминошников у Дома шахматиста, мимо собачек, бабушек и бездельных парочек к метро «Кропоткинская» для того, чтобы радостно пристроиться в хвост следующей очереди — к табачному киоску, где выбросили иракские сигареты, которые грамотные называли «Зумер», а образованные — «Шумер».

Не столько правдами, сколько неправдами два блока удалось приобрести. Теперь поинтересоваться средствами массовой информации не грех. Интеллектуально, так сказать, развеяться. Благо стенды с газетками рядом с табачным киоском.

«Я иду на XXVIII съезд с чувством оптимизма. Сейчас коммунистам нужны выдержка, спокойствие и вдохновение».

«Совместно с врагами выяви всех „дебилов“, кому нельзя доверять оружие, руль, рычаги».

Много их теперь, таких раутов. То ли утверждали нечто совместное, то ли в международном масштабе боролись за что-то на неправительственном уровне.

После трудов праведных отдыхали, на а ля фуршете конструктивно общаясь: разгуливали по залу, держа тарелки в руках с закусью и рюмки с дефицитными напитками, переговаривались на подходящих языках, смеялись, удивлялись, восхищались. Товарищи и гражданки. Дамы и господа.

Очень красивая дама отошла от пестрого журналиста, ослепительно и извинительно улыбаясь заговорившему с ней фирмачу, освободилась у столика для отходов от тарелки и бокала и двинулась по залу в поисках кого-то. Нет, все-таки не дама — гражданка, ибо взглядом найдя искомого, завопила чисто по-московски:

— Валентин!

Сорокалетний начальник новой формации — отлично одетый, ловкий, раскрепощенный — стоял в солидном кружке. Услышав крик, он повертел башкой и, увидев возвопившую, счастливо улыбнулся, подошел, спросил ласково:

— Что, родная моя?

— Ну, конечно, забыл. — Она обиженно капризничала. — Я же на даче должна быть: может, Машка заскочит. Я еду.

— А если попозже, Катерина, а? Вместе, а? У меня еще дел на часок.

— Нет уж, я поехала. Машину забираю, а ты — как хочешь. — Катерина обиделась окончательно. — Дела, видите ли, у него!

— Не сердись, ласточка, — попросил он и насильно поцеловал ей руку. Руку она вырвала и ушла.

Конечно же, действо сие происходило в «Континентале». Светло было: сумерки только-только должны начаться. Катерина отыскала на стоянке свой «Мерседес» и отправилась в путь. По набережной через мост мимо «Украины» на Кутузовский проспект.

За Окружной стало хорошо: зелено и машин мало. Включила музычку для женских комплексов (из Патриции Каас), дала успокаивающие километры на спидометре, и вот он — поворот к престижному дачному поселку.

Приличная дорога, но узкая. Катерина сбросила скорость. Кущи за кюветами, райские кущи. Она выключила Каас и стала слушать, что там, на воле. При мерседесовском моторе это было возможно. Расслабка.

Дорога вильнула, и объявилась живая картинка, весьма неприятная на вид. Стоял у обочины милицейский мотоцикл, а в кювете, как играющий котенок, валялся вверх лапами «жигуленок». Такая была декорация. По мере приближения обнаруживались действующие лица: милиционер с жезлом, суетливый гражданин в штатском и совершенно несуетливый гражданин, который лежал.

Увидев «Мерседес», милиционер неначальственно — просительно скорее — поднял жезл.

Иномарка пружинисто-мягко остановилась рядом с милиционером, и тот, вежливо приложив ладонь к козырьку фуражки, склонился к Катерине в открытом окошке, улыбнулся и сообщил:

— Несчастный случай у нас.

— Могли бы и не сообщать. Вижу, — сказала Катерина и, открыв дверцу, ступила на асфальт. — Я-то чем могу помочь?