Андрей Зайцев - Остановившиеся часы

Теперь Людка на него сядет. Ну, это не наши с тобой проблемы, Серега… Я тебе завтра местечко покажу… Век не забудешь…

Утром, в десятом часу, с рюкзаком и свернутой палаткой Асташев был у мостков. Опасения, что рыбак опять загуляет — не оправдались. Тот уже ждал его в лодке. Они поздоровались, и дядя Слава помог ему уложить вещи.

— А ты что, без ухи хочешь? — рыбак заметил отсутствие удочек.

— Да я тут в гостях, у родни, а старики не ловят.

— Дельно. Ну, ладно, я тебе привезу удочки, будет уха.

Он шагнул на корму и рванул шнур. «Вихрь» оглушающе взревел. Когда они добрались до середины реки, рыбак повернул лодку вниз по течению. Обогнув знакомую отмель, махнул рукой, показывая куда-то в сторону берега. Асташев повернул голову. Полускрытая деревьями маленького островка, там находилась уютная бухта.

— Нам туда! — крикнул дядя Слава, делая крутой вираж.

В бухту вошли на малом ходу. Асташев жадно вглядывался в поросшую лесом полоску берега, как будто надеялся увидеть там кого-то знакомого. Но здесь было безлюдно. Рыбак заглушил мотор. Лодка уткнулась алюминиевым носом в песок. Рыбак спрыгнул на берег, осматриваясь. Чувствовалось, что бывал он здесь не раз.

— Палатку можешь вон там ставить… — он показал на пригорок, вокруг которого стояли плотно деревья. — Ты мазь от комаров не забыл? А то сожрут к чертям, Серега…

Вдвоем они раскрыли палатку и закрепили веревки частью на ветвях ближайших деревьев, частью на вбитых в землю заостренных колышках.

— Ну, давай, Серега… — сказал рыбак, закуривая «Приму», но не уходил, точно ждал чего-то. — Удочки я привезу…

— И можно, наверное, белой взять… — уловив состояние рыбака, Асташев доставал из кармана деньги. — И пивка холодного…

— Больше ничего? — рыбак оживился, как это всегда происходило с ним, когда речь заходила о выпивке.

— Сигареты у меня есть, и закуски хватает… Смотрите сами.

Рыбак принял несколько смятых купюр, сразу прикидывая, что здесь было больше сотни. Соблазн большой. И Асташев понимал это. Шансов, что дядя Слава вернется сюда до вечера было маловато. Но это было и не так важно. Он ведь и не рассчитывал на компанию. Одиночество никогда не давило его. Едва моторка скрылась из вида, Асташев уже забыл о рыбаке, и пошел куда-то в лес, не разбирая пути, просто шел бездумно, чувствуя как в нем от крепкого вина вдруг ожило и взволновало кровь сильное желание бродить по этому лесу до одурения, до потери сил. Это было сродни языческому ощущению, которое уносило его сознание куда-то в эти деревья, в эту траву, в этих птиц, которые таятся в ветвях и пока не знают, что есть он и что он скоро соединится с ними, став невидимым, исчезая для всех в этом мире… Он долго ходил, перелезая через коряги и перепрыгивая неглубокие ямки, продирался сквозь густой кустарник, одолевал маленькие протоки. Затем он побежал, жадно дыша полной грудью. Полное безлюдье словно вызывало к жизни новые ощущения, может быть, и знакомые когда-то в другой реальности, но начисто забытые. С невысокого пригорка прыгнул вниз, упал, и тут же поднялся, продолжая бег. Боль в ноге дала о себе знать внезапным уколом, острым, пронзительным, как жало раскаленной на огне спицы. Остановившись, нагнулся и, не удержавшись, рухнул в яму, скрытую ползучими растениями. Лоб обожгло, будто хлестнули крапивой. Правая рука вошла в воду, он отпрянул, переворачиваясь на бок. Дух шамана, незримо паривший над ним, куда-то пропал… Первое, что он увидел, открыв глаза, было черное, блестящее, гибко изогнувшееся тело ужа, скользнувшего в заводь совсем рядом с ним. Асташев пошевелил больной ногой и медленно поднялся. Во рту пересохло, он тронул ладонью лоб, почувствовав, что пальцы стали липкими… Острый сучок рассек его лоб до крови. Раздвинув кусты, сделал шаг. Правая нога побаливала. Наверное, вывихнул. Асташев, морщась, медленно отправился в обратный путь. Сколько он прошел-то? Километр? Два? Солнце пряталось среди верхушек деревьев, стоящих вокруг сплошной стеной. Но направления Асташев не потерял и уверенно двигался к реке, вдыхая влажный воздух и осторожно ступая на больную ногу… Минут через сорок он наконец раздвинул полог палатки и устало лег на одеяло, досадливо дотрагиваясь пальцами до рассеченного лба. Мысли, как это часто бывает после душевного и физического подъема, теперь сбивались, путались, он закрыл глаза и лег на спину, чувствуя приятную расслабленность в теле. Нога почти не давала о себе знать. Оставалось лишь надеяться, что вывих не очень серьезный и все обойдется. Незаметно для себя, Асташев уснул… Во сне он видел себя бредущим по краю болота. Трясина хлюпала совсем рядом, издавала всасывающие звуки, переходящие в стоны, чем-то похожие на стоны тяжело раненного животного. Голову постоянно сверлила одна и та же мысль: нельзя ошибиться, один неверный шаг и все кончится… Когда казалось, что болото уже пройдено, нога провалилась, теряя под собой опору и увлекая вниз… Тело по инерции замерло на мгновение и стало уходить в бездонную трясину, жирную, грязновато-зеленую, влекущую в себя без остатка… Когда вода дошла до подбородка, Асташев крикнул, выдавливая из себя звук… Крик путался где-то в груди, это было похоже на мычанье глухонемого… Еще мгновение, и тяжелая масса поглотит его навсегда… Голос раздался где-то над головой… Голос невидимого человека, сидящего на верхушке огромного дереве, росшего у болоте… СПИШЬ?