Андрей Зайцев - Остановившиеся часы

— Я тебе вот что хотел сказать, Сергей… — Петр Александрович помедлил, отхлебнул пива, вытер мокрые губы привычным жестом. — Ты выходил на днях куда-то, еще когда Марина здесь была… А тут как раз девушка эта… дочка Логинова приходила…

— Что? — Асташев побледнел, чувствуя, как пальцы намертво сжимаются в кулаки. — Она приходила? Оксана? — С Мариной столкнулась… про тебя спрашивала… Марина ей что-то сказала… Я тут рядом был, но поговорить с ней не успел. Она быстро ушла…

— Понятно, — Асташев замер, прислушиваясь к себе. Вот оно, простое объяснение всего. И ничего нельзя изменить. — Почему вы раньше ничего не сказали мне?

— Я подумал, что тебе… Марина сказала… А потом смотрю за тобой и вижу, может, ошибся?.. Так ты ничего не знал?

— Нет, — Асташев покачал головой. В сущности, обвинять Петра Александровича было не в чем. Он ничего не знал про отношения с Оксаной, а приезд Марины как бы расставил все по своим местам. Тут вообще некого винить. Даже Марину, которая не стала ничего выяснять. Просто уехала.

— Ты прости, Сережка, если что не так…

— Да о чем вы говорите, Петр Александрович? — Асташев слабо отмахнулся. Хотелось верить, что в этой запутанной головоломке, в этом омуте для души есть какой-то смысл, ради которого стоило отречься от многих испытанных истин, сопровождавших тебя вся жизнь. Но решение не приходило. Возможно, потому что его просто не было…

С утра дул легкий ветерок, нагонявший на солнце маленькие облачка. Застегивая воротник рубашки, Асташев подумал о приближении осени. В его жизни это всегда означало время перемен или долгого одиночества. Прощание с родственниками было коротким. Петр Александрович лишь ненастойчиво намекнул на то, что мог бы поехать с ним на вокзал. С его стороны это было жестом вежливости. И точно также выглядел и отказ Асташева, прикрытый фразой об излишней суете по ничтожному поводу. Толпа на вокзале, крики носильщиков, стук вагонных колес — вся эта привычно возбуждающая атмосфера сейчас казалась ему хорошо завуалированным обманом. Но он знал, что никогда не будет мучительно думать об этом, все уходит, исчезает или прячется в самых глубоких закоулках памяти.

— Уезжаешь?.. — женский голос окликнул кого-то сзади него. Очень близко. Как прикосновение иной реальности. Неожиданной и чужой этим летним прохладным утром. Он повернулся и увидел Оксану.

— Ты?..

— Твои родственники сказали мне, что поезд отходит в одиннадцать, — она пожала плечами, как бы удивляясь тому, что оказалась здесь.

— Я тебя искал……

Слова застревали в горле. Он ведь хотел многое сказать ей, но слов почти не было. Он лишь жадно смотрел в ее глаза, поражаясь тому, что это все-таки произошло.

— Я знаю. Надька сказала мне.

— Где ты сейчас?

— Неважно, — она посмотрела над ним, куда-то в сторону моста. Проводница его вагона объявила о том, что пора занимать свои места.

Большая стрелка вокзальных часов двинулась по кругу. Еще один миг жизни, еще один шаг…

— Тебе пора, — сказала она, не глядя на него.

Он покачал головой, достав свой билет и медленно разрывая его на маленькие клочки. Он чувствовал, как что-то внутри него также двинулось вперед, навстречу будущему, и это было совершенно новое для него ощущение…

2001 г.

Бог с нами! (нем.)

«Баклан» — хулиган (жарг.).

Бунт заключенных в зоне под Новосибирском (1978) — реальный факт.

Балдоха — солнце (жарг.).

Кранш — жадный, скупой.

Гирья — неясно, непонятно (жарг.).