Андрей Зайцев - Остановившиеся часы

Они ушли из «Пилигрима» в сумерках. Асташев проводил Оксану до самого ее дома. Уже прощаясь, напросился в гости.

— Как-нибудь… — сказал он.

— Как-нибудь… — ответила Оксана и скрылась за калиткой.

После долгой иссушающей жары — дождь, как высшее благо. Асташев сидел у себя в комнате, пил индийский чай и смотрел в окно. Косые нити дождя шли полосами, то чаще, то реже. И мысли, беспокойные, шальные, как будто проникают в его мозг из этой дождевой завесы, внезапно, непредсказуемо… Подростковое бродяжничество привело его как-то к большой впадине с выжженной травой и грудами мусора, разбросанными в разных местах. Впервые появившись здесь, он не подозревал, что эта территория давно занята… И хозяева этого местечка, стая бродячих псов, не замедлила напомнить о своем присутствии громким лаем. Но Асташев не боялся собак. Он знал, что они хорошо чувствуют, если человек их боится. Его кусали пару раз за ноги дворовые псы, когда он лазил в сады за яблоками, и всякий раз он успевал ускользнуть от больших неприятностей. Однако в этот раз что-то было иначе. Какая-то марсианская пустынность этой впадины, полное отсутствие иных звуков, кроме собачьего лая — все это отдавалось где-то в душе нехорошим предчувствием… Свора грязных псов, среди которых были довольно крупные особи, бежала к нему, высунув языки, с оскаленными пастями, приближаясь неотвратимо, как набравший ход поезд… Псы окружили его, один бросился вперед, стараясь ухватить клыками за ногу. Асташев выбросил машинально правую ногу, ударив пса в голову. Но дальше все происходило как в кошмарном сне… Собаки кинулись на него разом, он пытался отбрыкиваться, сознавая, что справиться с ними не сможет. Мысль о том, что они растерзают его на клочки, яркой болезненной вспышкой разрезала его мозг. И тут сквозь лай голодных животных, почуявших добычу, он услышал резкий хлопок. Потом еще один. Крупная собака, смесь немецкой овчарки с дворнягой, упала на землю, задрыгав лапами и потряхивая головой, как будто ее одолевали злые, кусачие шершни… Вторая собака, рыжая, в подпалинах, завертелась на месте, пытаясь укусить себя в заднюю ногу. Остальные псы, охваченные страхом, кинулись врассыпную. Асташев оглянулся, увидев, как сзади к нему подходит незнакомый высокий парень лет девятнадцати, держащий в руке обрез. Подойдя ближе, парень с усмешкой направил обрез на раненую собаку и пристрелил ее третьим выстрелом, попав точно в голову. Мозги собаки разлетелись, кровь попала на ноги Асташеву. Он смотрел на мертвых псов, оцепенев, как осенняя муха…

— Что, испугался? — парень ухмыльнулся, передернув затвор, выбрасывая гильзу на землю. — Ты, вообще, откуда здесь взялся?

— Я с Алтынского… — сказал Асташев, наклонившись и отряхивая кровь с брючины.

— А знаешь, они могли тебя сожрать… Запросто…

— Может быть…

— Я уже видел такое… — парень продолжал равнодушно рассматривать Асташева. — Пару лет назад… Свора таких же голодных шакалов разорвала какого-то алкаша… Ей-богу, зрелище было незабываемое… Но у меня тогда не было ствола и я поспешил убраться, чтобы и меня не сожрали ненароком… — парень рассмеялся. — Идем, выпьем, а то тебя трясет, как шизоида…

Парня звали Стрекотом. Это была его кликуха. Кроме него, Асташев познакомился с Фимой, симпатичной шатенкой лет семнадцати, и Тонго, коренастым подростком его возраста, то есть шестнадцати годков. Они тусовались в чьей-то заброшенной даче, неподалеку от впадины. Летом здесь было хорошо. Они воровали картошку, яблоки, ловили рыбу в пруду, по вечерам, закупив вина, устраивали пьянки… С «генералами песчаных карьеров» совой балки Асташев подружился быстро. В этой компании было еще несколько подростков лет четырнадцати-шестнадцати. Но верховодил всеми Стрекот. Уже побывавший на зоне, рано потерявший родителей, он жил по своим законам, и Асташев не всегда понимал его. По сути, Стрекот не был отвязным уголовником. Иногда он брал то, что плохо лежало, но у него был свой кодекс чести. Позже Асташев понял, что Стрекот жил двойной жизнью и все, что знали о нем окружающие, было лишь малой частью истины. Щедро угощая ребят, он присматривался к ним, что-то тая про себя. Асташева он выделял, непонятно почему. Может быть, он оценил его интеллект, столь редкий в подобных компаниях. Как-то раз они сидели в саду, пили портвейн, играли на гитаре и Стрекот, вышедший из халупы, позвал его…

— Эй, Серега… Иди сюда…

Асташев поднялся и направился к дому, вопросительно уставившись на Стрекота.