Жоэль Диккер: Книга Балтиморов

Я любил ее, как прежде. И, как прежде, восхищался ею. Регулярно ходил на ее концерты. Укрывшись в темноте зала, среди тысяч других безымянных зрителей, шевелил губами в такт ее губам, повторяя слова песен, которые знал наизусть: большая их часть была написана в нашей квартирке в Нэшвилле. Я спрашивал себя, там ли она теперь живет. Наверняка нет. Конечно, переехала в тот уютный пригород Нэшвилла, куда мы в свое время ходили полюбоваться домами и выбрать тот, в котором однажды будем жить.

Чувствовал ли я угрызения совести? Разумеется. Я измучился до смерти. Когда она выходила на сцену, я закрывал глаза, чтобы только слышать ее голос, и возвращался мыслями на годы назад. Вот мы стоим посреди кампуса университета Мэдисона, и она тянет меня за руку. Я спрашиваю:

– Ты уверена, что нас никто не увидит?

– Да нет же! Пошли, говорю!

– А Вуди с Гиллелем?

– Они в Нью-Йорке, у моего отца. Не беспокойся.

Она распахивала дверь свой комнаты и вталкивала меня внутрь. Постер по-прежнему висел на стене. Как в Нью-Йорке. Будь благословен Тупак, вечный наш сводник. Я бросал ее на кровать, она хохотала. Мы прижимались друг к другу, и она шептала, сжимая ладонями мое лицо:

– Я люблю тебя, Маркикетик Гольдман.

– Я люблю тебя, Александра Невилл.

Тогда же, в 2006 году, дядя Сол переехал в дом в Коконат-Гроув, купленный после продажи “Буэнависты”, и я стал регулярно наведываться в Майами.

Дядя Сол жил в полном достатке. Деньги от продажи дома в Хэмптонах он очень выгодно вложил в акции. Чтобы чем-то себя занять, он ходил в разные читательские клубы, посещал все лекции в соседнем книжном магазине и ухаживал за манговыми и авокадовыми деревьями.

Но так продолжалось недолго. Как и у многих других американцев, финансовое благополучие дяди кончилось в октябре 2008 года, когда мировую экономику потряс так называемый ипотечный кризис. Рынки обвалились. Инвестиционные банки и хеджевые фонды рушились один за другим, теряя деньги всех своих клиентов. Богатые еще вчера люди внезапно оставались ни с чем. Так случилось и с дядей Солом. Еще первого октября 2008 года его портфель акций оценивался в шесть миллионов долларов: за столько он продал свой дом в Хэмптонах. В конце месяца он стоил всего шестьдесят тысяч.

Я узнал об этом, когда навестил его в начале ноября, ближе к Дню благодарения, который ни он, ни я больше не праздновали. Я нашел его в глубоком отчаянии. Он потерял все. Продал свою машину и разъезжал теперь на старенькой, еле живой “хонде-cивик”. Считал каждый доллар. Хотел продать дом в Коконат-Гроув, но и дом теперь стоил гроши.

– Я за него заплатил семьсот тысяч долларов, – сказал он агенту, который пришел его оценить.

– Месяц назад вы бы его продали еще дороже, – ответил агент. – Но сейчас всему конец. Недвижимость рухнула окончательно.

Я предложил ему помощь. Я знал, что ему предлагали помочь и бабушка, и мои родители. Но он не собирался сидеть сложа руки и дать жизни себя сломить. И тогда я понял, что именно это меня в нем и восхищало: не его финансовое или социальное положение, а то, что он был боец, каких мало. Ему надо было зарабатывать на жизнь, и он начал искать работу, любую.

Ему подвернулось место официанта в шикарном ресторане в Саут-Бич. Работа была тяжкая и для него физически нелегкая, но он готов был преодолеть все. Все, кроме унижений, которым постоянно подвергал его патрон, его вечных криков: “Что ты копаешься, Сол! Поворачивайся, клиенты ждут!” Однажды он в спешке разбил тарелку, и ее стоимость вычли из его заработка. В один прекрасный вечер, не стерпев, он взял и уволился: швырнул фартук на пол и выбежал из ресторана. Он бродил по пешеходным улицам Линкольн-роуд-молла, а потом сел на скамейку и зарыдал. Никто не обращал на него внимания. Его отчаяние тронуло только громадного чернокожего парня, который, напевая, прогуливался поблизости.

– Меня зовут Сикоморус, – сказал парень. – А у вас, похоже, дело неладно…

Сикоморус тогда уже работал в “Хоул Фудс” в Корал-Гейблс. Он рассказал Фейт про дядю Сола, и та нашла ему место у касс супермаркета.

В тишине и покое Бока-Ратона моя новая книга с каждой неделей продвигалась вперед.

Зачем я сейчас, летом 2012 года, позвал в свои мысли Балтиморов? Чтобы заново пережить прошлое или чтобы поговорить об Александре?

Лео по-прежнему внимательно следил за моей работой. Написав несколько страниц, я давал ему почитать. В начале августа он спросил: