Владимир Евдокимов - Забытый берег

Я трясся в автобусе, в резких подробностях видел весь день и что-то начинал наконец понимать! Не мы, четверо, думали о себе — мы трое думали о себе, а вот Паша думал о нас! Богданов читал нас как открытую книгу, он каждого видел насквозь. Понял и Пашу как человека, переживающего за дело, а Конева — как алчного одиночку. Потому обоим и завещал по экземпляру отчёта. А мы с Латалиным представляли собой массовку. До кучи. Поэтому Паша и Конев отчётом Богданова были обречены, а вот у нас оставался шанс, какой всегда и везде есть у деревянных людей: чурки обязательно выжидают в надежде на авось. Иногда им везёт. Сначала повезло Латалину, то есть он сам так считал, и, должно быть, он действительно был счастлив: деньги, азартное дело, круг интересных рисковых людей, погоня за прибылью, за удачей. Интересной жизнью жил человек, насыщенной…

На сегодняшний день везёт мне, одному мне, и только мне, потому что я всё ещё живой. Нет, не так — я живой, потому что мне везёт. А в чём?

Отчёт и был тем отравленным куском мяса, который Богданов бросил нам с того света. И мы его сожрали. А понял это лишь я один, да и то потому, что инженер Зенков всё это мне доходчиво объяснил.

…А в левом кармане плаща лежал леденец «Барбарис», да так и остался там, и левый валенок был сбит на пятке на левую сторону — тот, кто в нём раньше ходил, загребал ногой вправо; а когда мы, подходя утром к правому берегу, переходили через остров, по веткам ивовых кустов перелетал прозрачный полиэтиленовый пакет и катился потом по снегу; а самая сладкая сигарета возле ямы оказалась выкуренной днём, когда мы закопались на штык лопаты, и больше ничего не происходило вообще…

На вокзале в Казани, ничего ещё толком не понимая, я как-то нелепо сунулся к кассам и купил билет на проходящий поезд «Нижневартовск — Москва». Купил — и бегом на перрон, потому что поезд уже подходил. Мельком только глянул расписание и уяснил, что шансов на отъезд не было, кроме этого поезда. Всё! Следующий — завтра, около четырёх дня. Если бы не эта удача, то я, конечно, успел бы позвонить домой, а потом думал бы о том, как среди ночи выбираться из Казани. А звонить…

Не надо звонить — впереди ночь пути, Москва, и дом наяву.

И в приятном купе, давно обжитом пассажирами, я боязливо и жадно, с болезненным страхом пил чай. Страх, овладевший мною на льду Волги, никуда не исчезал, он просто медленно таял, проникая во все уголки души, и окутывал сердце. Далеко, очень далеко от дома я был, только-только отправился поезд, сотни километров ещё надо было преодолеть, чтобы вернуться. А куда? Почему мне повезло?

Теперь всё будет по-другому.

Мой дом — это всё, что у меня осталось. Всё. Больше ничего. Ирина и Оленька — это моё единственное счастье, ради них и для них я живу и отчаянно боюсь, и не будет мне отныне ни дня, ни ночи покоя. Да ещё старая бестолковая Рената. Теперь я буду жить и ждать. Зенков хорошо растолковал про совесть — это единственное, что меня может спасти. Ничего не забывается, стараться даже нельзя, просто глупо — рано или поздно память возродится и напомнит о совести, потому о ней надо думать всегда. И страх за близких людей не даст мне забыть о совести! Каждый день я буду ждать, потому что я последний, потому что моя очередь, потому что я заслужил! Тем, что сделал, и тем, чего не сделал. А ещё тем, что забыл, похоронил в чёрных подземельях памяти, там, в глухих шахтах под массивным зданием на Семёновской площади. И думал, что этого уже нет. Вот это и есть — деревянный человек. Нет, ничто не исчезает…

До пассажиров мне не было дела, и они жили сами по себе — смотрели беззвучно работающий телевизор. Ощущая неловкость за неумеренную жажду и за то, что долго занимаю место у столика, я выпил два стакана чаю и съел маленькую пачку вафель. Потом хорошо умылся. Билет я купил на верхнюю полку, там было моё место, туда я и забрался, расположился головой к выходу, а чтобы не смотреть телевизор, прикрыл глаза полотенцем, замер и чего-то стал ждать.

Мне было страшно, сердце колотилось, и сил выдержать прошедший день уже не оставалось. Мне необходимо было думать о другом. Да, переключиться, что-то важное сообразить, отвлечься, и тогда страх, может быть, отступит и превратится в холодную уверенность. Я это знал и нервно пытался думать, а это же отчаянно трудно! Если же не думать, то так легко становится жить, так приятно! Такой соблазн невероятный и губительный! Бездумное наслаждение так сладко… А для того, чтобы начать думать, и это я тоже давно определил, необходимо сделать так: успеть ухватить тот случайный миг, когда появится какое-то слово или слова, кто-то что-то произнесёт наяву, странно, нелепо, или это слово само собой всплывёт из памяти. И вот, когда это произойдёт…