Владимир Евдокимов - Забытый берег

Впятером решительно поехали, и добрались, и быстро устроились, ничего не зная и не представляя, куда мы направлялись. Получилось! И великолепно получилось — второй этаж частного дома, большая комната-зал нам четверым и уютная каморка для Лены. Море рядом, через шоссе.

Зал открывался на ничем не огороженную крышу крыльца, на которой мы сидели по вечерам и заворожённо смотрели на горящее в закатном солнце море. Его было отлично видно в широкий прогал между соснами: сначала сквозь ветви просматривался небольшой отрезок шоссе, к вечеру пустынного, потом песчаный пляж с перекрученной ветрами сосной, криво стоящей на жилистых корнях, и, наконец, плоское тихое море.

Такое далёкое прекрасное море…

С первого дня сложилось томительное настроение, и длилось оно до конца. Были мы предупредительно галантны, ухаживали за Леной весело и непринуждённо, развлекали её заботой, комплиментами, путешествиями, да и сами возбуждённо радовались всему, что бы ни случалось. Ездили в Ригу, ездили дальше и прошли всё юрмальское побережье, где по пляжу бродили отдыхающие, а среди них московские знаменитости — расслабленные, вальяжные. Нашли устье реки Гауи и обширную поляну возле него — пустынную, на вид такую подмосковную, уже прославленную, заполненную в воображении палатками, кострами, романтическим пением молодых голосов и гитарными переборами. Обнаружили протестантское кладбище и очень удивлялись строжайшему порядку, отсутствию оград, большому количеству цветов и игрушечной какой-то аккуратности. Наткнулись случайно на пляж нудистов — шли по берегу и вдруг оказались среди совсем голых людей. С испугу сделали вид, что ищем место для себя, невозмутимо прошли сотню метров, разом свернули в дюны и побежали в лес. Больше всего удивили нас на пляже голые мужчины средних лет — солидные, с животиками, с толстыми портфелями, они энергично шагали вдоль пляжа, то навстречу, то обгоняя нас. Их было мало, но не обратить на них внимания было нельзя. Время от времени они озабоченно поглядывали на обязательные наручные часы.

— Это моцион, — объяснил Конев.

— Как это? Почему?

— Рижанам в Риге душно, они днём отправляются на электричку, едут сюда, выходят к морю, раздеваются, складывают одежду в портфели и идут по пляжу. Туда или сюда. Купаются. Доходят голышом до следующей станции, там в лесу одеваются и культурно, в пиджаках и галстуках возвращаются в Ригу. Вся прогулка занимает часа два — два с половиной.

— А рабочее время? — удивился я.

Я тогда совсем ничего в жизни не понимал.

— Это люди свободных профессий, — пояснил умный Конев. — Учёные, редакторы, артисты. Скульпторы.

— Это мы видели цвет латышской интеллигенции? — уточнил Латалин.

— И не только цвет, — сострил Виноградов.

Разговор мы вели уже в лесу, куда напрямик сбежали от нудистов. Обширная черничная поляна оказалась интереснее голых людей на пляже. Крупная черника сама искала пальцы и медленно собиралась в пакеты, а вечером томилась в кастрюльке. Под горячую ещё чернику, сидя на крыше крыльца и глядя на красное закатное солнце, мы нарочито изящно пили кофе из простых ослепительно-белых чашек и считали себя настоящими европейскими интеллектуалами, потому что европейские интеллектуалы, как мы полагали, пьют только кофе.

По утрам мы позволяли себе спать, ожидая той минуты, когда придёт Лена. Радуясь новому дню, она поднимала нас, тормошила, звала на море, к солнцу, песчаным дюнам, соснам. Мы просыпались, начинали галдеть, как дети, и, кое-как позавтракав, уходили из дома почти на весь день. Где-нибудь обедали, в крайнем случае перекусывали плотным ржаным хлебом, запивали его пахтой — и нам хватало. И мы куда-то всё время шли! Нам так нравилось ходить! Бог ты мой, мы действительно оказались вне времени — на берегу залива, то песчаном, то усыпанном могучими каменными глыбами, в сухом, ароматном сосновом лесу, на широкой вересковой поляне, на краю поля, на тихой улочке рыбацкого посёлка, какого — нам было всё равно, мы и названий не запоминали.

Это было днями. А уже на третью ночь произошло тихое и незаметное, немыслимое! И не должно было быть так, а случилось и продолжилось…

Соображали мы медленно, а поначалу не соображали совсем, потому и не поняли, куда направился Конев после полуночи, когда затихли обычные бессвязные разговоры на ночь, — накинув рубашку и сунув ноги в шлёпанцы. Его не было долго — час, два, до нас уже дошло, что он у Лены в каморке, только никак не хотелось думать о том, чем они заняты и заняты ли. Если бы оттуда пришёл какой-то звук, какие-то голоса… Тогда может быть. Но там было тихо и согласно. Никто из нас троих не спал, и все трое знали, что никто не спит, а не спит оттого, что происходит что-то потустороннее, мягкое, обволакивающее, стыдное, томительное, тёмное, и как это назвать, и надо ли… А в том и другом случае — как быть?