Владимир Евдокимов - Забытый берег

— Вы дурак, Аксёнов! — вот что сказал Зенков, когда съехал вслед. — Сейчас пойдём по тропе, вот там и падайте! Хоть вправо, хоть влево, хоть вперёд. Главное, чтобы с толком падать. А вы рюкзак бросили, а здесь впереди кустарник, оплывины, вода сочится, слякоть — мы напрямик и за час не спустимся. Поднимайтесь. Полежите, если надо, и поднимайтесь.

Он упорно обращался ко мне на «вы», называл по фамилии и жалел. Меня жалел муж дочери Паши Виноградова, почти годящийся мне в сыновья! И я привык! Боже мой! Я лежал в снегу и беззвучно плакал. Тающий снег и слёзы текли по лицу. Что за истерика, в детство я впал, что ли? Зима, волжские горы и доктор наук, который лежит на склоне, униженно зарывшись в снег. На самом деле это ребёнок, и по щекам его текут слёзы. И это я? Да, это я!

Минут через десять мы с трудом поднялись вверх, к лыжам и рюкзакам. Зенков достал мобильник и позвонил:

— Дамир! Мы закончили, начинаем спуск к Волге и дальнейшее движение. Потихоньку подъезжай!

Молча собрались, поглядели напоследок на Волгу и по тропе, медленно, поминутно падая, спустились вниз, на конус выноса. А главное — спустили груз. Густо пахло влажным снегом, где-то в овраге шелестел ветер, журчал тихонько ручеёк.

Отряхнувшись от снега, собрались, вышли на лыжню, встали на лыжи и пошли. Склон за спиной казался совсем чёрным, а над Волгой впереди висел плотный туман. За ним слабо угадывалась левая сторона волжской долины.

Переход через Волгу выдался тяжким. Да, было тяжело, потому что именно я, размеренно шаркая лыжами, нёс рюкзак с останками Паши, и Зенков не обнаруживал желания помочь. Но что рюкзак! То, что на меня ещё навалилось, оказалось вообще непереносимым и давило сильнее, чем моя ноша. Дважды я останавливался, наклонялся и так отдыхал. Однажды, уже на середине пути, не выдержал — снял-таки рюкзак, размахивал руками, приседал и кланялся. Зенков терпеливо меня поджидал и ничего не говорил. Потом буднично заметил:

— Последний автобус от Гремячево на Бережки уйдёт через полчаса. Про маршрутки не знаю. Но если вы не успеете, то не страшно — вернётесь в гостиницу и уедете завтра. В любом случае останки Виноградова доставить на левый берег придётся именно вам. Даже если вы умрёте здесь, на лыжне, то придётся воскреснуть и доставить. Впрочем, вы это знаете. Хотите коньяку?

Признаться, он меня уже злил своими предложениями выпить коньяку. Всё узнал и подготовился! Я отказался: коньяк при физической работе ни к чему, а Пашины останки мне надо было перенести через реку в любом случае. Вот, шагай, падай и умри, а всё равно перенеси! Но не это оказалось главным, а то, что я всё вспомнил. Здесь, на волжском льду деревянным своим, дубовым разумом я стал понимать то, о чём догадывался Зенков. Только он ничего не знал точно и оттого не строил предположений, в каком направлении тут надо думать.

И я тоже не хотел! Упорно не хотел, но только помимо воли сложилась память в спутанную цепочку событий. События эти, ранее тусклые и даже одноцветные, соединились и разом окрасились всеми возможными красками и оттенками, отчего казались такими яркими, что и мелкие эпизоды как-то проросли в этот клубок и мерцали в памяти. Хорошо, что я нёс рюкзак: от этого дрожь уходила в шаги и тяжёлое дыхание.

Давным-давно, в год окончания института…

Мы собирались всей студенческой группой — совершить прощальный совместный вояж. Собирались оставить память на долгую жизнь о нас самих, молодых, уже не студентах, но ещё не инженерах. Так не хотелось расставаться, но ведь мы должны были расстаться, потому что жизнь торопила нас куда-то вперёд, далеко, туда, где интересно и неизвестно. И где что-то такое будет… Вот так! Грустно и нежно было на душе. Царил молодой энтузиазм, и радостный настрой охватил многих. Кто-то требовал путешествие подальше от людей, в лес или степь, кто-то в горы, а кто-то заявил, что надо ехать в цивилизацию, но чтобы место было дикое! И решили так: отправиться на неделю на Рижское взморье, а остановиться не в Риге или Юрмале, где собираются отдыхающие со всего Союза, где пансионаты и гостиницы, а поехать в другую сторону, туда, где артиллерийское стрельбище, и оттого никто не строит пансионатов, а значит, не так уж и много народа, но зато море, дюны и густые сосновые леса. Шумело человек пятнадцать, собиралось девять, а поехало и того меньше. Вот тогда-то и стало нас четверо, тогда, но не раньше: Паша Виноградов, Саша Конев, Витя Латалин и я. И Лена Богданова! Да-да, Лена Богданова, дочь профессора Богданова, которая училась в нашей группе.