Анатолий Степанов - Без гнева и пристрастия

— Все, как вы хотели. — Альберт молчал. Эва продолжила в раздражении: — Но это не настоящая работа.

Наконец прорезался Альберт:

— Настоящая, если за нее тебе платят такие бабки, — соизволил глянуть на нее. — Конверт в бардачке.

— Где? — удивилась она.

— В ящичке для перчаток, — хихикнув, поправился он.

Она открыла бардачок, извлекла конверт и бесстрастно опустила его в любимую свою веревочную сумку.

— И пересчитывать не будешь? — не выдержал Альберт.

— Вы же предложили мне еще одну работу.

— Ну и что?

— Значит, сейчас вы меня обманывать не станете.

По Новокузнецкой «газель» добралась до Садового, пересекла его и пристроилась на стоянке у Павелецкого вокзала. Вышли с разных сторон. Он захлопнул дверцу и элегически попрощался:

— Ну что ж, прощай навсегда, старушка. — Не с Эвой, с «газелью».

— Вы ее здесь оставляете? — удивилась Эва, потом догадалась: — Она ворованная, да?

— Ее просто нет. Она два года тому назад была сдана на металлолом.

Они, как по команде, стянули с рук нитяные перчатки и, подойдя ко входу на пригородный перрон, бросили их в урну. Здесь же он проинструктировал ее:

— Мой звонок по второму телефону послезавтра в одиннадцать. Не отключайся. Тебя подвезти? — Она отрицательно покачала головой. — Ах да, ты же от меня скрываешься…

— До свиданья, — перебила Эва.

— До свиданья, — эхом откликнулся он, и вдруг на глаза ему попался футляр. — Не рискуешь со стволом через всю Москву?

Впервые она соизволила улыбнуться.

— Это не ствол, это флейта-пикколо.

Вдоль фасада она миновала вокзал, свернула на Дубининскую, после церкви перешла на другую сторону улицы и подняла руку с сумкой, чтобы привадить левака, который не замедлил появиться.

— Куда?

— В Ясенево.

— Сколько?

— Сто пятьдесят.

— Двести.

— Нет, — твердо сказала она. — Это очень дорого.

— Ладно, садись, — разглядев как следует симпатичную дамочку, решил жовиальный толстяк. Она села к нему на переднее сиденье, пристроив себе на колени и сумочку, и футляр. Увидев инструмент, он уважительно поинтересовался: — Вы музыкантша, в оркестре играете?

…Она страшилась этой жилой громадины на Литовском бульваре. Не любила смотреть на бесчисленные окна на бесчисленных этажах. Заставила водилу подогнать машину прямо к подъезду. И в лифт.

Открыл дверь ее чернявый друг. Эва, не останавливаясь, прошла в единственную комнату, поставила футляр в шкаф, а сумочку швырнула на обширную кровать. Друг, шедший за ней, спросил:

— Все в порядке?

— Я сделала их работу.

— Работа была твоя. Они расплатились с тобой?

Она кивком указала на сумку, лежавшую на кровати. Он сделал непроизвольное движение, но она схватила его за плечи, развернула к себе и рывком развалила молнию на его ширинке. Там, за трусами, нашла нечто, что быстротечно набухало в ее руке. Друг уже нервно рвал ремень на ее джинсах. Внезапно она отпрянула и застегнула его штаны.

— Нет. Я приму душ. А ты раздевайся.

Сначала Эва принюхивалась к себе, старательно намыливала подмышки и промежность: убивала запах страха и напряженности, запах ядовитого пота. Потом, отмывшись, подняла лицо с закрытыми глазами к веселому дождю. Вода плоскими змеями скользила по ее большому телу. Она томно погладила свои высокие бедра, потрогала плотные ягодицы, обеими руками придавила светловолосую промежность и легонько застонала. Вцепилась в груди. Она мяла, крутила, вытягивала их и уже стонала во весь голос в предвкушении.

На тумбочке у кровати солидной пачкой лежали пересчитанные «зеленые», а на самой кровати лежал голый друг, прикрывшись простыней, которая в нужном месте возвышалась маленьким шатром. Эва сбросила на пол простыню и, раскорячившись, чтобы не задеть его ноги, поползла на четвереньках от торца кровати, села на горячий кол с криком:

— Я не умею промахиваться!

Она будто заколачивала сваи, все убыстряясь и убыстряясь. В ритм тяжелых ударов задницы о его чресла повторяла и повторяла:

— Я не стреляю мимо! Я не стреляю мимо!

Длинные груди хлопали ее по животу.

Егор Тимофеевич Марков в кабинете особняка трагически возлежал на антикварной софе в позе поверженного воина. Он дежурно, как воспитанный человек, поинтересовался у сидевшего за письменным столом полковника Махова:

— Вас не шокирует, полковник, что я лежу?

— То, что вы лежите на диване, меня не шокирует. Меня бы шокировало, если бы вы лежали на асфальте с дыркой в голове, — ответил полковник. Он, безусловно, обидел пострадавшего, и, судя по тону, безусловно, хотел обидеть. Реакция была незамедлительна и иронична: