Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

— Хочешь, переоденься. Чистые майки лежат… — Марина задумывается. — Эх, нема у меня чистого, Бумбарашка. Стирку затеяла, а пока ношу что придется.

— Помочь тебе стирать?

Марина смеется и машет рукой: не выдумывай!

Потом они пьют кофе, макают в него зачерствевшее печенье и скорее откусывают, пока крошки не осыпались в чашку.

Оле тепло, уютно и беззаботно. Оле хорошо, как бродяге, которого пустили погреться у чужого огня. У нее в руках чашка из тоненького фарфора с радужной, точно морская раковина, изнанкой. Марина называет ее — «мое питерское наследство».

— Почему ты вышла замуж за Виктора?

Оля задает свой вопрос беззаботно, между двумя глотками остывающего кофе. И даже ногами начинает болтать, подражая малышне, чтобы Марина списала ее интерес на детское любопытство.

Но ей и в самом деле странно, как такие разные люди оказались вместе.

Про Марину говорят — «непутевая» и «безалаберная». Если бы спросили Олю, она бы сказала, что Марина ничего не принимает всерьез. Может, это и есть безалаберность?

Виктор — совсем другой. Он словно голем, ожившая глиняная фигура, о которых Оля читала в восточных сказках. При встрече всегда смеется, но девочке кажется, это для того, чтобы лучше притвориться человеком. Чтобы никто его не раскусил.

Быть может, узнай она получше этого длиннорукого мужчину с землистой кожей, он перестал бы казаться ей таким странным. Но с ним толком не поговоришь. Марина пользуется возвращением мужа, чтобы затеять игру с побегом из тюрьмы, поэтому Оля видит его редко.

Чем дольше они играют, тем чаще ей кажется, что ее взрослая подруга и сама с радостью выпрыгнула бы с ней в окно. Вот только печенья сверху ей никто не бросит.

Раньше, до гибели Мани, Виктор каждую неделю захаживал к Шаргуновым: посмотреть, как он выражался, на трех дур. Оле непонятно, как можно устраивать себе цирк из живых людей. Но в остальном он вроде бы ничего: работящий, незлой, а что шутит по-идиотски, так у всех разное чувство юмора.

Притворяться несмышленым ребенком у Оли получается плохо. Марина, разгадавшая ее маневр, усмехается, пожимает плечами:

— Беременная была…

От неожиданности Оля чуть не роняет чашку. У ее подруги были дети?

— Не доносила, — отвечает та на невысказанный вопрос. — Мы с Витей расписались, а потом у меня случился выкидыш. Упала на гололеде. После больницы Витя привез меня в Русму, чтобы я восстанавливалась. Он же здесь вырос. Очень долго меня не оставляло ощущение, будто я промороженная насквозь. — Оля понимающе кивает. — Но время лечит, это действительно так. Я оттаяла, пришла в себя. Хотела вернуться в Петербург, но Витя отговаривал. — Она артистично копирует тягучий басок мужа: — «Давай детей здесь родим, дорастим хотя бы до школы, а там и переедем. Здесь воздух свежий, продукты натуральные, люди добрые! Всех, считай, знаем!»

Она замолкает и окунает печенье в кофе.

— С детьми не получилось. А Русма… Если прибегать к простым сравнениям, этот поселок — камень, привязанный к твоим ногам. Тебе кажется, что булыжник не слишком тяжел, но чтобы выплыть на поверхность, нужно с утроенной энергией разгребать воду и не останавливаться ни на секунду. У меня, Оля, не было столько сил. А со временем я вросла в эту грибницу. И знаешь, ощутила нечто вроде призвания, выражаясь высоким штилем. Ведь, кроме меня, наш хор некому больше вести. Нет, есть, конечно, Гореликова и Вальский, но прости, их репертуар… У них до сих пор Любовь Орлова — выдающаяся актриса современности!

Марина не говорит девочке, что возвращаться ей некуда. Комнатка в коммуналке, где она ютилась, давно продана. Ей сорок. Никто не ждет ее в родном городе. А Русма… Ну, что Русма. Не худший поселок на земле.

Впрочем, так можно сказать про любое место. Наверное, даже черти, устало подбрасывая поленья под котлы с грешниками и морщась от воплей, говорят себе, что не так уж здесь и плохо: по крайней мере, есть уверенность в завтрашнем дне и премии за переработку.

— Тебе кофе подлить?

Оля отрицательно качает головой. У нее впервые закрадывается мысль, что бывают люди, не соответствующие среде своего обитания. С одного взгляда на Марину ясно, что она здесь чужая. Как птичка колибри, залетевшая в еловую чащу. Про Марину в поселке ходят дурные сплетни, и люди ее не слишком жалуют, а значит, ей не удалось здесь прижиться, что бы она ни говорила.

Кофе выпит, печенье съедено.

При мысли о возвращении домой Олю охватывает тоска.