Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

Минуту назад Оля плакала от горя. Теперь она плачет от радости.

Марина что-нибудь придумает. Она их спасет, как совсем недавно спасла Олю от возвращения домой.

Взрослые всемогущи, и один из этих взрослых теперь на ее стороне.

«Я это сделала. Я рассказала».

Марина крепко прижимает к себе девочку.

— Бедная моя! Да что ж за жизнь-то такая скотская!

Оля успокоенно всхлипывает в ее объятиях. Наконец-то ужас закончился. Даже странно подумать, как долго она барахталась в этой липкой страшной паутине, совсем одна, когда рядом с ней все время был друг.

— Это все Русма, трясина гиблая, — бормочет Марина. — Ох, Олька, Олька… Для таких людей, как ты и твоя мама, жизнь здесь оборачивается каторгой. По себе знаю. Кто живет, а кто выживает. Я иногда смотрю на Наташу и думаю: идет домой, как овца на заклание. Покорная, тихая. Может, корни ее беды в этой покорности? Ей нужно преодолевать это в себе, выдавливать раба по капле, понимаешь? Я не в том смысле, что твоя мама рабыня… но в ней в полный голос говорит конформизм, она крайне зависима от социума…

Марина гладит девочку по волосам.

— От социума? — машинально повторяет Оля.

— От местного общества. Это очень сложно — вырваться из-под его гнета. Но нельзя смиряться. Нельзя просто терпеть. Это путь в никуда.

Оля вытирает слезы и пытается осознать, о чем ей говорят. Знакомые слова отчего-то не складываются в осмысленные фразы. Она чувствует себя маленькой и глупой.

— Поверь, я знаю, о чем говорю. — Марина обращается к ней прочувствованно, и девочка замирает, едва дыша. — Я сама прошла этот путь. Мой способ… э-э-э-э… сопротивления вряд ли подходит для твоей мамы. Но это тоже способ! Тоже борьба! Да-да, борьба! Когда женщина дает волю своему первобытному началу, своей внутренней львице… Происходит такое высвобождение силы! Не телесной, нет, иного свойства… Ты не поймешь, по чисто физиологическим причинам. Просто поверь, здесь работают совсем иные законы…

Происходит что-то не то. Оля понимает это так же отчетливо, как в те дни, когда в ее город приезжал луна-парк. Где волшебство шутов и кочевников? Заплеванный асфальт, кассирша с золотым зубом, предсмертный хрип карусельного механизма.

Оля отстраняется и пристально смотрит в блестящие глаза — долго, очень долго. Марина не выдерживает и отводит взгляд.

— Ты ничего не сделаешь, да? — тихо спрашивает Оля. — Ты нам ничем не поможешь?

Марина тяжело вздыхает.

— Бумбарашка… Чем здесь помочь… Жизнь так сложилась, понимаешь? Паршивая жизнь, гнусная, давай уж начистоту! Но — вот такая.

— Ты ничем нам не поможешь.

Олины слезы высыхают. Маленький испуганный ребенок, выбравшийся на волю, прячется обратно в темную комнату.

Марина пытается прижать к себе девочку, но та вырывается — это удается ей неожиданно легко — и отходит в сторону.

— Знаешь, есть такая теория — о кармическом воздаянии. — Голос Марины звучит жалобно. — Она о том, что в нынешней жизни мы расплачиваемся за грехи в предыдущих… Если принять это за правду, то становится… не то чтобы легче, но многие вещи получают объяснение. Ведь хуже всего для страдающего человека не сама боль, а отсутствие смысла в его горестях… Я утешаю себя этим, когда…

— Да заткнись ты!

Ненависть в голосе девочки заставляет Марину умолкнуть.

— Ты такая же, — цедит Оля. — Я думала, ты мне друг!

— Я тебе друг!

— Ты… ты… — девочка отчаянно ищет слово, выражающее всю степень ее сокрушительного разочарования. — Ты шалава! Сидишь тут в грязи! И заливаешь мне про карму!

— Оля…

— Думаешь, ты лучше тех, кто здесь живет? Чем же? Тем, что живешь в свинарнике? Я тебе доверяла! Надеялась, ты нам поможешь! Я ничего не могу одна, даже защитить ее не могу! Ты же взрослая! — вырывается у девочки. — Почему ты меня бросаешь?!

— Ну что, что ты хочешь от меня? — выкрикивает Марина. Лицо ее некрасиво кривится.

— Ничего я от тебя уже не хочу! — кричит Оля. — Поцелуй своего прекрасного мужа, вот что!

Она выбегает из дома и хлопает дверью с такой силой, что содрогаются оконные стекла. В раковине старая треснувшая чашка распадается на две половины, и поблескивает под каплями воды нежный бессмысленный перламутр.

Бабушка Лена с приходом тепла не выползает греться наружу, как все старики, а забивается вглубь своей комнаты, в дальний угол, где лежит густая тень, которую никогда не растворяют солнечные лучи. Бабушка Лена каждый день гуляет по три часа, затем погружает свое массивное тело в кресло, как в ячейку для хранения, и замирает в каменной неподвижности.